— Ты смеешься, не смеясь, я осуждаю, когда не думаю осуждать. Какие мы, Аня?
— Судя по стрелам бородачей, кое-чего стоим! — Аня игриво улыбнулась.
Было неспокойно и странно приятно ходить на цыпочках над пропастью откровенности.
— Где думаешь приткнуть свой чемоданчик?
— Есть общежитие.
— Будешь куковать в общежитии? Могу легко устроить тебе гостиницу.
— Ого-го! Я не наследница сокровищ Онассиса.
— Слушай, может, поживешь у нас?
— А твой дворянин? Не встанет на дыбы?
— Правда, ты называла его дворянином. Как давно это было, Аня!
— Не помешаю твоему ученому? Хорошенько подумай.
— Ему никто не помешает.
— Недовольна им?
— Почему? Довольна. Мы прекрасно ладим, правда, Алоизас немножко… Как бы это сказать? Ну, раздражителен, что ли.
— Прости, ему уже стукнуло полсотни?
— Сорок восемь.
— Тогда ясно — нелегко, когда жена молодая и деятельная.
— Не думай обо мне так. — И Лионгина вздохнула, отбрасывая в сторону более тяжкие грехи. — Поехали к нам? Увидишь, как мы устроились. Сдается, не так уж плохо.
— К общежитиям мне не привыкать стать, а вам будет хлопотно. Смотри, чтобы потом не пожалела.
Из-под черной челки глянула совсем незнакомая Аня, непроницаемая ее жизнь. Уютно вздрогнул бутон губ, и чужую женщину вновь заслонила подруга юных дней, полная добрых воспоминаний.
По дороге домой Лионгина усомнилась в своем скоропалительном решении. Увидишь, как мы устроились. Сдается, не так уж плохо. Постаралась убедить себя, что ни к чему другому не стремится — покажет три просторные, оклеенные обоями комнаты, облицованную цветной плиткой ванную, финскую мебель в гостиной и чешскую люстру. Показать хотелось — разве мало усилий затрачено на ковры, дорогую посуду и прочее, без чего уважающий себя человек сегодня не уважаем другими? — однако настораживало ощущение, что все происходит не по ее, Лионгины, желанию, а подталкивается чьей-то безжалостной рукой. Кто-то — вероятно, своевольный баловень — время! — ткнулся в затылок стальным коготком и, больно царапая, убеждал, что она поступает правильно, заглушал возражающий голос разума, без которого полчаса назад Лионгина и шагу не ступила бы. Потерянной казалась и Аня, в тесноте троллейбуса ее шарм несколько поблек.
Пегасик сопит, навалившись на руль, — не успевает открыть дверцу.
— Куда теперь, мать-начальница? — Его глазки испуганно моргают — чуть не проспал свое счастье.
Готов облететь весь земной шар, только бы включила в гастрольную бригаду. Еще не заслужил, посмотрим. Она закрывает глаза, откидывает назад отяжелевшую голову. Небо вросло в землю, ничто не движется, не едет, только огни фонарей больно чиркают по зажмуренным векам.
— Никуда! — Ответ неожидан для нее самой.
— Чем не угодил? От всей души, мать-начальница. Куда угодно и когда угодно. Только свистните!
— Хорошо, свистну. А теперь…
Домой, куда же еще. Давно пора домой. Машина везет и убаюкивает не ее — ее усталость. А вдруг они подумают, что шпионю? Велела не ждать, ужинать, ворковать, и вот вам — прискакала… Нет, милые. Любезничайте себе на здоровье. Алоизасу полезно подвигаться. Располнел, еле дышит.
— … в «Хронику»! «Земляничная поляна» Бергмана, если не ошибаюсь. Хочу еще разок посмотреть.
— И я!
— Вы? Почему вы? — Голос у нее злой.
— Хотел и я… еще разок.
— Тогда не надо, нет.
— Пошутил я, мать-начальница.
— И не ждите меня. Курсируют троллейбусы.
Пять спин возле кассы и пять минут до начала. Успею! Забыться в темноте, тебя нет, не ты сдерживаешь дыханием или вздыхаешь — кто-то другой, проще и лучше тебя, хотя у него сотня глаз, сердец и ног, которые начинают ожесточенно топать, если пропадает звук. Тащила своего чурбана — не вытащила. Не выносит давки, духоты. На самом деле боится расслабиться, дышать вместе с растворившимися в темноте безликими людьми. Что, и в кино уже никогда вместе не сходим, как нормальные люди? И мне с тобой — в барсучью нору? Не полезу! Она слышит свой голос, громко требующий у кассирши билет. Через полтора часа ринусь домой. Буду благодарить в душе землю и небеса, что есть у меня дом. Какой-никакой, а дом… нора.
Когда Лионгина, с головной болью, пошатываясь, вываливается во влажную темноту — на экране все время шел дождь, старая, затрепанная копия! — к тротуару льнет «Волга». Со щелчком распахивается дверца, высовывается взъерошенная, дремавшая на руле голова Пегасика.
— Садитесь, мать-начальница. Я подумал… Небезопасно, нагрузившись дефицитом.