— И тарелочки свои тоже левой рукой водят? — не отставал Пегасик.
— Левой! Все левой! Я же говорю, они — удивительные. Между прочим, тарелочка не подчиняется ни штурвалу, ни автопилоту — только мыслительной энергии. Если пусто тут, — Игерман постучал себя по лбу, — улетишь не дальше, чем курица!
— Не понимаю, каким образом очутились вы в этой куриной цивилизации, — съязвила Лионгина.
— Да — каким образом? — кокетливо покосилась Аудроне.
— Вам, Лонгина Тадовна, — на инспектора он не обращал внимания, — открою тайну: человечки с Ориона удивительны не тем, что левши и имеют большие головы. Они — вы только вообразите! — бессмертны! Однако эти бессмертные человечки, — он задержал воздух в груди, — не знают двух удивительнейших вещей, без которых существование бессмысленно.
— Страшно интересно! Каких же, скажите! — заволновалась Аудроне.
— А вас, Лонгина Тадовна, это не интересует? — Игерман стремился вовлечь в разговор ее, словно в машине больше никого не было.
— Почему? Интересно. Ответьте Аудроне.
— Боюсь, вы не поверите, милые дамы. Они, эти мудрые орионцы, не знают, что такое любовь и искусство. Участь бессмертных!
Аудроне неуверенно поежилась и прыснула. Без любви, без искусства — разве это жизнь?
Не утерпел и Пегасик:
— Простите, маэстро, деньги-то человечки с летающей тарелки признают?
— Не знаю. Не интересовался, — хмуро объявил Игерман. — Рублей и долларов у них в карманах я не заметил. У них вообще нет карманов. Одна деталь мне, правда, бросилась в глаза. Туалет на тарелочке был облицован драгоценными камнями.
Игерман издевался над Пегасиком, над ними всеми.
— Как на земле, так и в небе. Что-что, а сокровища всем нужны, — философски заключил Пегасик.
В гостинице возле окошечка администратора толпился народ. Игерман протолкался сквозь эту осаду, никого не рассердив. Те, кого он задевал своим искрящимся взглядом, весело или хотя бы благосклонно улыбались. Не прошло и пяти минут, как он лихо подбросил вверх и поймал ключ.
— Приглашаю в свою хижину. Будете гостями.
Его шикарный чемодан, перетянутый широкими ремнями, был тяжел, словно камнями набит. Пегасик пыхтел и стонал, волоча его по лестнице.
— Коньячок и ничего больше. Скромный дар нефтяников. — Он подмигнул утиравшему лоб Пегасику. — Попробуем?
— Я водитель. У нас с этим строго.
— Угоститесь после работы. — Игерман сунул ему бутылку с золотой этикеткой.
— Не верьте, он — солист! — подсказала Аудроне.
— Тогда прошу прощения. Солисту одной мало. — Игерман перебросил Пегасику вторую бутылку, тот ловко поймал.
Всучил бутылку и косящей, радостно щебечущей Аудроне.
Собрался было протянуть Лионгине — удержался, взглянув на суровое лицо. Ты не только шут, но и пьяница? — прочел бы и не такой опытный человек, как Игерман.
— Аккомпаниатор вам понадобится? — Она сделала вид, что не заметила его смущения.
— Раньше не нужно было — сам себе аккомпанировал.
— На каком инструменте? — по-деловому осведомилась Лионгина.
— На флейте, гитаре. Не пренебрегал и аккордеоном. Что под руку попадалось.
— Гитара, боже! Я так люблю гитару! — восхитилась Аудроне. — Одолжить вам мою? Купила у реэмигранта из Бразилии. Люкс гитара!
— Такими граблями? — Игерман положил на стол свои красные, похожие на ободранные сучья руки.
— Что случилось с вашими руками? Боже мой, боже! — сочувственно запричитала Аудроне.
Лионгина молчала, вежливая и равнодушная ко всему, за исключением аккомпанемента.
— Позже, милые дамы. Когда будет настроение.
— Какой фон вам нужен? Наш инспектор — неплохая пианистка.
— О, для меня большая честь, — зарделась Аудроне. — Хоть сейчас.
— Товарищу Игерману надо отдохнуть. А тебе, Аудроне, пора позаботиться о своих детишках.
Лионгина и сама не знала, почему заговорила о детях Аудроне, как о краденых вещах.
Задерживая их в дверях, Игерман умоляюще раскинул руки:
— По рюмочке, люди добрые! Очень прошу! Вы же не понимаете, что значит снова оказаться на земле после зигзагов на тарелочке. Хочется говорить, хохотать, ощущать рядом с собой теплые, земные, грешные создания! Не обязательно пить — хоть бы чокнуться!..
— Судя по вашему багажу, не скажешь, что на летающих тарелочках сухой закон, товарищ Игерман!
— Вы очень сердитая, Лонгина Тадовна, но вам я прощаю.
Игерман поймал руку Лионгины, она не успела вырвать, и поцеловал в запястье.
От прикосновения горячих губ Лионгина вздрогнула, как от раскаленного железа.