Выбрать главу

4. ПАРОНИМИЧЕСКАЯ АТТРАКЦИЯ

Паронимическая аттракция (распространение фонетических подобий на семантику слов), с одной стороны, сближается с поэтической этимологией, так как здесь имеются элементы переосмысления, с другой стороны — с аллитерацией (чисто звуковыми повторами, звукописью). Как справедливо полагает В. П. Григорьев, «различия здесь часто почти неуловимы от субъективных моментов восприятия» (1979, 265). Действительно, в поэзии, и особенно у М. Цветаевой, переходы от чисто звукового подобия к подобию морфологическому и смысловому могут быть настолько плавными, что слова как бы перетекают друг в друга, превращаются одно в другое:

Все древности, кроме: дай и мой, Все ревности, кроме той, земной. Все верности, — но и в смертный бой Неверующим Фомой (С., 192).

Для поэтического языка М. Цветаевой характерно поэтому обилие паронимических сближений квазиомонимов и квазиомографов — слов, различающихся единственным звуком:

Я тебя загораживаю от зала, (Завораживаю — зал!) (С., 250);
Цвет, попранный светом. Свет — цвету пятой на грудь (С, 207),
Возращу и возвращу сторицей (С., 113);
Русь кулашная — калашная — кумашная! (И., 435);
С этой безмерностью В мире мер?! (С, 238);
Все-то мечется! Все мучится! (С., 436);
Мох — что зеленый мех (С., 350);
Здесь, меж вами: домами, деньгами, дымами, Дамами, думами (С., 220);
Пишет — ровно плугом пашет (И., 432);
Стол всегда утверждал, что — ствол (С, 403); и др.

Здесь приведены только те примеры, в которых квазиомонимы встречаются не в рифменной позиции конца строки. Если включить в рассмотрение и рифменную позицию, число примеров значительно увеличится, так как приверженность Цветаевой к квазиомонимам отчетливо проявляется в рифмовке. Однако созвучие слов внутри строки неизбежно создает внутреннюю рифму.

Обращает на себя внимание тот факт, что паронимическая аттракция у Цветаевой, связанная с использованием квазиомонимичных, но этимологически не родственных корней, нередко опирается на совпадение звуковых различий между ними, как вокалических, так и консонантных, имитирующих исторические чередования:

Сын — утесом, а дочь утехой (И., 647);
Мой глупый грешок грошовый! (С., 124);
О путях твоих пытать не буду (С., 262);
Рябину Рубили Зорькою (С, 322);
Любовь, это значит… — Храм? Дитя, замените шрамом На шраме! (С, 378);
Мстить мостами (С., 266), и др.

В ряде случаев члены сближаемой пары слов, не являющиеся квазиомонимами, становятся таковыми по отношению к общему для них слову, если восстановить одну переходную ступень в преобразовании — как бы подразумеваемый средний член между данными в контексте:

Осенняя седость. Ты Гетевский апофеоз! Здесь многое спелось, А больше еще — расплелось (С., 208);
Золото моих волос Тихо переходит в седость. — Не жалейте! все сбылось, Все в груди слилось и спелось (С., 211).

В обоих контекстах средним членом, объединяющим слова спелось — расплелось и слилось — спелось является слово сплелось. Несомненность его скрытого присутствия очевидна в цветаевской системе превращения одного слова в другое. При этом не сказанное, оставшееся в подтексте, но неизбежно восстанавливаемое слово-анаграмма получает статус самого существенного семантического элемента. Характерно, что этот нагруженный смыслом «нуль слова» еще и семантически синкретичен: поскольку речь идет о волосах, имплицитно выраженное слово сплелось имеет прямое значение 'переплестись, перепутаться; переплетясь образовать что-л. (о чём-л. гибком, вьющемся)' (MAC), а поскольку субъект или обстоятельство этого глагольного действия многое, больше еще, все в груди, несомненно наличие и переносного, абстрагированного значения глагола сплестись 'соединиться, слиться друг с другом' (MAC).

В произведениях М. Цветаевой широко распространена паронимическая аттракция анафорического типа, когда общим элементом контекстуально и семантически сближаемых слов является их начало. Обилие слов с инвариантной приставкой, как уже говорилось, неоднократно зафиксировано и с разных точек зрения описано в лингвистической литературе о М. Цветаевой. Однако не только приставочные образования заслуживают внимания. Анафорический звуковой комплекс, не совпадающий с морфемой, может объединить два слова или несколько, — подобно приставке. В ряде случаев такой звуковой комплекс в начале слов и выполняет роль окказиональной приставки, так как он получает в контексте свойства морфемы: выделимость и повторяемость. Кроме того, анафорический комплекс звуков иногда омонимичен настоящей приставке и воспринимается на ее фоне в контексте стихотворения. Таким образом, анафорическая часть слова становится потенциальной приставкой («квазиприставкой»)[9] в языке поэзии:

(…) Коли взять на вес: Без головы, чем без Пуговицы! — Санкюлот! Босяк! От Пугача — к Сен-Жюсту?! Если уж пуговица — пустяк, Что ж, господа, не пусто? (И., 477–478);
Пока еще заботушкой Не стал — прощай, забавонька! (И., 369);
Смерть самоё встречают смехом Мои усердные войска (И., 357);
Длинную руку на бедро… Вытянув выю… Березовое серебро, Ручьи живые! (С., 206);
Зелень земли ударяла в голову, Переполняла ее — полным! (С., 416);
Порознь! — даже на ложе брачном — Порознь! — даже сцепясь в кулак — Порознь! — на языке двузначном — Поздно и порознь — вот наш брак! (С., 272);
Ариадне — сестра Дважды: лоном и ложем свадебным (С., 439).

Если в большинстве случаев при анафоре смысловое сближение определяется только взаимодействием слов в стихотворном контексте, то в последних двух примерах семантическая связь слов с анафорой прямо устанавливается автором через понятия брака и свадьбы.