1918
Фрицис Барда
(1880–1919)
Переводы Л. Копыловой
Сын земли
Цепи цветов
твою кисть оплели.
Ты — вековечный
пленник земли.
Накрепко связан
нежностью пут:
вдруг показалось —
руки цветут.
Вдруг показалось,
сущность — в цветах.
Недостижима
небес высота.
Ночью же снова
вечность близка, —
в путах цветущих
ноет рука!..
Моя песня
Кому я пою мою песню?
Зеленой траве и метлице.
И синему небу. И ветру.
Крапивнику — крохотной птице.
И мху — его лапам медвежьим.
Звезде над рассветной чертою.
Пыльце, задымившей орешник
Мельчайшею мгой золотою.
И белому замку надежды,
Что теплой звездою согрета.
Безумцу, что плачет о крыльях.
Душе, что осталась без света.
Весна
Сквозь березняк летит весна — как смел ее разгон! —
вся в одуванчиках, сияет колесница.
Березы отдают приветственный поклон,
зеленых мотыльков полным-полны косицы.
Весна на ельник глянула — и вот
на каждой ели теплится огарок.
На луг взглянула — в мураве цветет,
синея нежно, облако фиалок.
Едва не проскочила в спешке сад,
но тпру! — и к липе вожжи прикрутила.
А яблони еще в сугробах спят —
саму весну снежком припорошило.
Вон девочка присела на порог.
И шепчет ей весна с такою тихой лаской,
как если бы в губах подснежник робкий дрог:
«Привет тебе от солнца, златовласка!»
В соломе кровли ласточки лепечут,
и синие огни на оперенье блещут.
Мартовская панорама
Опять кто-то синий бредет через бор.
Морозу не можется — вывихнул ногу.
По сумеркам тенями полнится двор:
синеют в окне и струятся к порогу.
С межи жаворонок взлетел в облака:
нанижет и тут же рассыплет монисто.
Но аист поднимет — с его сюртука
стекает блистание струй шелковистых.
К реке на тележках скользят ручейки.
Во льду начинает потрескивать тихо,
и ухает глухо в глубинах реки:
открыл половодье подводный владыка.
У баньки сидит снеговик, на плечо
метлу уронил да и сам покривился.
На баньку ему б покоситься еще —
но угольный глаз по щеке покатился.
А юность не знает, куда ей спешить, —
нестись бы за каждою облачной стаей! —
и ночью, чуть веки успеет смежить,
все словно крыла за спиной вырастают…
Серая лачуга
Чуть вышел над крышею месяц двурогий,
присела белесая тень на пороге
и дует в дырявую кость, как в дуду, —
так горькие грешники стонут в аду…
А в темной лачуге мучительно спят:
то сводит суставы, то кости болят,
закупорил горло задушенный вздох —
и хочется крикнуть, да рот пересох!..
Кто мельницу крутит во тьме чердака?
Кто давит рукою на брус потолка,
покуда петух не прокличет свой час,
не вспыхнет в лачуге оранжевый глаз?…
Лишь возле дитяти — порхание птах,
звезда — в изголовие, солнце — в ногах.
Молитва
Пускай не страждет твердь,
когда ее топчу,
не знает мук цветок,
вплетаемый в венок.
Пусть чистый ключ
от горечи не плачет
в глуши ночной!
Пусть на земле
не будет ни одной
души больной
и на свету — незрячей!
Границы
Не стану отрицать границ
меж недоступным и доступным.
Но тщусь глухую тьму страниц
пронзить познанием минутным.