В вопросах, которые задавал Маяковский на заре новой культуры, обращает на себя внимание красочная метафористика, вызванная отчасти непроясненностью самой темы и в то же время как бы приоткрывающая немного завесу будущего. Маяковский не предрешает ответа, но в самой постановке вопросов он словно пытается угадать черты завтрашнего дня:
«Никому не дано знать, какими огромными солнцами будет освещена жизнь грядущего. Может быть, художники в стоцветные радуги превратят серую пыль городов, может быть, с кряжей гор неумолчно будет звучать громовая музыка превращенных в флейты вулканов, может быть, волны океанов заставим перебирать сети протянутых из Европы в Америку струн»2.
Еще почти ничего неизвестно ни о будущем искусстве, ни о красоте будущего, да и сам поэт говорит обо всем этом в иносказательной форме, отнюдь не настаивая на буквальной точности и окончательности своих эстетических утопий. И в то же время мы уже присутствуем здесь при рождении нового искусства, мы оказываемся, так сказать, в курсе дел и в разгаре работ, и поражены, и захвачены дерзостью, мощью, свободой возникающих замыслов, гигантских, непомерных, порою пи с чем несообразных и вместе с тем прекрасных и глубоко правдивых по своему пафосу, по заключенной в них страсти. Все эти «огромные солнца» и «стоцветные радуги», вулканы-флейты и океаны-арфы вызваны сознанием грандиозности происходящих событий и открывшихся перспектив, чувством возвышенного и монументального, которым полна эпоха, «громовой музыкой» бушующей в жизни и подыскивающей себе подходящий инструмент в искусстве.
Фантастические уподобления, которыми пользуется Маяковский, очень характерны и для образного строя советской поэзии этого времени, и для состояния умов, для психологии и мироощущения большинства поэтов в первые месяцы после Октябрьской революции. Здесь много неоформленного, смутного, нерешенного. Замыслы, поиски, порывы, обещания преобладают над результатами. Поэты не всегда находят точные и ясные образы для выражения переполняющих их чувств; они многословны, порой крикливы и слишком самонадеянны. Воздвигаемые ими постройки нередко оказываются недолговечными, но все же - и по лучшим, сохранившимся на многие годы образцам, и даже по обломкам, интересным теперь лишь историкам, - мы улавливаем грандиозный размах начатой работы, величие и живую красоту этого времени, захватывающие переживания героев и свидетелей тех «десяти дней, которые потрясли мир».
Советская литература 1917-1920 годов складывалась и развивалась под неоспоримым главенством поэзии, далеко опередившей и временно оттеснившей на задний план другие роды и жанры. Самое историческое содержание, жизненный тонус той поры располагали к стиху, способствовали росту новых поэтических сил. С другой стороны, уже первые стихотворные отклики на Октябрьскую революцию позволяют говорить о решительных изменениях в художественном сознании эпохи, о новом мироощущении человека, ставшего участником и свидетелем великого исторического переворота. Сознание исключительности переживаемого момента («Из круга жизни, из мира прозы мы вброшены в невероятность!» - писал В. Брюсов), чувство неизбывной новизны и значительности всего, что происходит вокруг, безжалостный разрыв с прошлым и ощутимое прикосновение к будущему - все это ставило художника в принципиально новые отношения с действительностью. Никогда еще «жить настоящим» не было так увлекательно, как теперь, никогда еще «современное» и «поэтическое», «сущее» и «желаемое» не сближались столь тесно, как в эту пору. И если в предшествующий период лучшие творения литературы были проникнуты ожиданием грядущих «неслыханных перемен» (А. Блок), то ныне в центре внимания оказался сегодняшний день, текущая повседневность, представшая в реальном ошеломляющем величии. «...Днесь небывалой сбывается былью социалистов великая ересь!» - провозглашал Маяковский в апреле 1917 года под впечатлением февральских событий и уже в непосредственной близости к «сегодняшнему дню» Октября.
Граждане!
Сегодня рушится тысячелетнее «Прежде».
Сегодня пересматривается миров основа.
Сегодня
до последней пуговицы в одежде
жизнь переделаем снова3.
«Сегодня!» становится лозунгом молодой советской поэзии. В нем звучит приветствие побеждающему социальному строю, выражение готовности художника идти з ногу с временем, признание за современностью высших - в том числе эстетических - прав. Искусство переживает наново встречу с жизнью, с историей и преисполняется чувством гордости за выпавший ему удел - жить «в такие дни». Как писал Н. Асеев, -
Сегодня не гиль позабытую разную
О том, как кончался какой-то угодник,
Нет, новое чудо встречают и празднуют -
Румяного века живое «Сегодня»4.
Преобразования, вносимые Октябрем во все сферы жизни, быта, морали, идеологии, были столь велики, радикальны и перспективны, что его современники и певцы воспринимали свое «сегодня» как начало новой эры. Об этом красноречиво заявлял, например, Блок в письме З. Гиппиус от 31 мая 1918 года: «Неужели Вы не знаете, что „России не будет“, так же, как не стало Рима не в V веке после Рождества Христова, а в 1-й год I века? Так же не будет Англии, Германии, Франции. Что мир уже перестроился? Что „старый мир“ уже расплавился?».5
Закономерно, что и в развитии литературы Октябрь провел границу между двумя эпохами, положил начало новому летосчислению. Очень многие советские писатели, начинавшие в разное время и начинавшие по-разному, так или иначе ставят свою творческую биографию в прямую зависимость от перемен, внесенных в их судьбу Октябрем.
Одним из них революция открыла доступ к искусству, предоставила право на творчество. «Настоящее... начало моей творческой работе положил Октябрь, которому я обязан всем своим существом поэта»6, - это заявление В. Казина могли бы повторить десятки советских писателей.
Для других авторов, более юных и вошедших в советскую литературу несколько лет спустя, революция была жизненной школой, которая воспитала их и привела к искусству, сформировала их взгляды, вкусы и определила в дальнейшем весь творческий путь. «Октябрь повернул и перевернул все мои мысли, заставил почти задохнуться ветром времени, и с тех пор слово „ветер“ в моих стихах стало для меня синонимом революции, вечного движения вперед, неуспокоенности, бодрой и радостной силы»7, - писал в автобиографии Вл. Луговской, хотя тогда, в 1917 году, ему исполнилось только шестнадцать лет, а дебютировал он в печати значительно позднее, в 1924 году.
Но, пожалуй, наиболее знаменательны признания тех авторов, кто стал известен и во многом сложился в дооктябрьский период. Очень интересно в этом отношении предисловие Н. Асеева в книге «Совет ветров», написанное в мае 1922 года и как бы подводящее итог его литературной работе за годы революции и гражданской войны. «Мне показалось нужным, - писал Н. Асеев, - объединить в отдельный сборник стихи, рожденные и связанные с революцией. Оказалось, что именно эти - самые дорогие мне и связанные с жизнью. Поэтому-то „Совет ветров“ я считаю своей единственной и первой книжкой; все бывшие до нее могут оцениваться, как необходимые, быть может, но гораздо менее значительные лирические экзерцисы»8.