«Мы явимся снова, придем!»
Кутали землю, как трауром черным, душили тяжелые ночи.
Шарила в царстве своем, разгулялась костлявая смерть. Плакал дождем постоянно рассвет,
в саванах белых все шли без конца вереницы… Злые и жадные тени кружились над жертвой, ее поругали.
Вздох проносился предсмертный, глубокий, глаза потухали…
Но блеском последним все ж тьму прожигали:
«Мы явимся снова, придем!»
А на том берегу пировали.
Там – танцы, безумно веселые танцы.
На чьих-то могилах воздвигнуты новые замки. Музыка в диком угаре неслась:
«Он умер, он умер. Не встанет».
Пьяный разгул увлекал… увлекал до бессилья. Пир истомил их, устали они.
Мирно, покойно дремали.
Совсем безмятежное, тихое утро…
Вдруг с наших, казалось, умерших постов началась перекличка:
барабанили зорю.
Музыка замков дала перебой:
«Нет, не придет, не воскреснет».
Дала перебой и затихла. Совсем замерла ожиданьем… А с нашего берега звонко неслось:
«Мы снова, мы снова идем. Мы прямо с работы, мы с душных заводов, чумазые, с шахт и из темных подвалов. И прямо на светлый пир».
Светало… На замках тревожно играли и бились ночные огни.
А по небу шла, расходилась, как вольная песня, заря, то тихо верха облаков зажигала надеждой, то дерзким пожаром рвалась, огнем обнимала холодное небо.
Идем мы и дышим мятежной отвагой.
Просятся, рвутся, летят и поют переливы восторженных слов.
Мы идем! Нам нельзя не идти; встали мрачные тени недавно разбитых бойцов; поднялися живые преданья былого – сраженные раной отцы.
Мы за ними.
Совсем впереди, и сильней, и отважней, чем мы, зашагали пришедшие в жизнь молодые борцы.
А вот наши подруги – друзья по станку.
В руках они счастье свое дорогое – детей принесли. И смотрите: от груди едва оторвался ребенок, а делает радостный взгляд к небесам, вольные всплески ручонок, к новому миру он рвется.
Идем, и бежим, и несемся громадой своей трудовой.
Нас ничто не страшит: мы пути по пустыням, по дебрям проложим!
По дороге – река… Так мы вплавь! По саженям… отмахивать будем и гребнистые волны разрежем.
Попадутся леса… мы пронижем и лес своим бешеным маршем!
Встретятся горы… До вздохов последних, до самых отчаянных рисков к вершинам пойдем. Мы возьмем их!
Мы знаем, – заколет в груди… Но великое с болью дается.
Для великого раны не страшны.
До вершин доберемся, возьмем их!
Но выше еще, еще выше! В победном угаре мы с самых высоких утесов, мы с самых предательских скал ринемся в самые дальние выси!
Крыльев нет?
Они будут! Родятся… во взрыве горячих желаний.
О, идемте, идем!
Уже в прошлом – осенняя, дикая, пьяная ночь. Впереди – залитая волшебною сказкой, вся в музыке тонет, вся бьется, как юное счастье – свобода.
Идем!
Машина
Гудки*
Когда гудят утренние гудки на рабочих окраинах, это вовсе не призыв к неволе. Это песня будущего.
Мы когда-то работали в убогих мастерских и начинали работать по утрам в разное время.
А теперь, утром, в восемь часов, кричат гудки для целого миллиона.
Теперь мы минута в минуту начинаем вместе.
Целый миллион берет молот в одно и то же мгновение.
Первые наши удары гремят вместе.
О чем же поют гудки?
– Это утренний гимн единства!
Ворота*
Я целый год вас не видал. Дрожу и бегу к вам, черные трубы, корпуса, шатуны, цилиндры.
Готов говорить с вами, поднять перед вами руки, воспевать вас, мои железные друзья.
Я полон утра, солнца, я в золоте юности, передо мной без конца несется чудесное.
Иду на завод, как на праздник, как на пиршество.
Рабочий город залит, утонул в лучах. Ночная тьма плавится, и льется лавина, море, обвалы огня. – Пышущий, пылающий завод.
Линия корпусов послала огни в поле, к оврагам, зажгла холодную росу тысячами бисера.
Привесные фонари пробудили дремлющие болота. Вчера еще немые, они движутся, говорят, в осоках льется шепот светлых сказок.
А с башни прямо вдаль огненно-белая струя, как брызги раскаленного металла, как застывший выстрел, пронзила лес. В лесу заходили шальные тени, птицы подняли небывалый гвалт и бурлят, как люди на митинге; молодые голоса запели весеннюю песню, вдаль понеслось цоканье дизелей; это аплодисменты перед открытием занавеса, дороги загудели октавами подземного ропота… Вырвались сирены и сотней завыли над городом; вот-вот вырвется еще новый свет, необъятный, невиданный, невообразимый свет, свет!
Черным водопадом ввергается в заводскую пасть народ. Силачи-ворота без страха, не мигая, берут, все глотают, глотают.
Сотня… другая… третья…
Тысяча…
Другая…
И еще… и еще…
Мы на дворе.
– Осеняющая сила железа!
Только вошел, и уже полонен, покорен, закован весь без остатка стихией грома, движения, света.
Воздух гремит и восторженно стонет. Железная душа завода пронзила толпу. Грудь загудела металлической дрожью. В корпусах началась грузная возня. И все тяжелее, все громче.
Корпуса разорвутся, лопнут. Они сейчас снимутся с места, взорвутся. Разразится катастрофа, из земли вырвутся фонтаны раскаленного металла.
– Ну, да грянь! Грянь! Мы готовы! Мы на дворе, мы уже другие.
Толпа идет новым маршем, ноги уловили железный темп.
Руки горят, им нельзя без дела, им не терпится без молотка, без работы. Токи энергии надо разрядить.
– Бей же! Бей!
Да скорее, да чаще!
Руби, пили!
К машинам!
Мы – их рычаг, мы – их дыхание, замысел.
Тысяча работников, необъятная площадь станков.
– Песню!
– Железную!
Одну-единую!
Еще, еще быстрее мчитесь, колеса!
Камень, металл, работники – все в вихре смешалось.
Стальной шквал. Огненный смерч. Ураган работы.
– Внимание!
На секунду! Только сразу, всей тысячей:
– Железный демон века с человеческой душой, с нервами, как сталь, с мускулом, как рельса.
Вот он!
Он добьется, он дойдет, он достигнет!
Башня*
На жутких обрывах земли, над бездною страшных морей выросла башня, железная башня рабочих усилий.
Долго работники рыли, болотные пни корчевали и скалы взрывали прибрежные.
Неудач, неудач сколько было, несчастий!
Руки и ноги ломались в отчаянных муках, люди падали в ямы, земля их нещадно жрала.
Сначала считали убитых, спевали им песни надгробные. Потом помирали без песен прощальных, без слов. Там под башней погибла толпа безымянных, но славных работников башни.
И все ж победили… и внедрили в глуби земли тяжеленные плотные кубы бетонов-опор.
Бетон – это замысел нашей рабочей постройки, работою, подвигом, смертью вскормленный.
В бетоны впились, в них вросли, охватили огнем их железные лапы-устои.
Лапы взвились, крепко сцепились железным объятием, кряжем поднялись кверху и, как спина неземного титана, бьются в неслышном труде-напряженье и держат чудовище-башню.
Тяжела, нелегка эта башня земле. Лапы давят, прессуют земные пласты. И порою как будто вздыхает сжатая башней земля; стоны тянутся с низов подземелья, сырых необъятных подземных рабочих могил.
А железное эхо подземных рыданий колеблет устои и все об умерших, все о погибших за башню работниках низкой железной октавой поет.