И скука, тяжко нависая,
Глаза разрежет до конца,
Все мечут банк и, загибая,
Забыли путь ловца.
И лишь томит одно виденье
Первоначальных райских дней,
Но строги каменные звенья,
И миг – мечтания о ней!..
И те мечты не обезгрешат:
Они тоскливей, чем игра…
Больного ль призраки утешат?
Жильцу могилы ждать добра?..
Промчатся годы – карты те же
И та же злата желтизна,
Сверкает день – все реже, реже,
Печаль игры, как смерть сильна!
От бесконечности мельканья
Туманит, горло всем свело,
Из уст клубится смрадно пламя
И зданье трещину дало.
К безумью близок каждый час,
В глаза направлено бревно,
Вот треск… и грома глас…
Игра обвал – им все равно!..
. . . . . . . . . .
Все скука угнетает…
И грешникам смешно…
Огонь без пищи угасает
И занавешено окно…
И там, в стекло снаружи,
Все бьется старое лицо,
Крылом серебряные мужи
Овеют двери и кольцо.
Они дотронутся промчатся,
Стеная жалобно о тех,
Кого родили… дети счастья
Все замолить стремятся грех…
1912
Мудрость в силке*
Утро в лесу
Славка беботэу-вевять!
Вьюрок тьерти-едигреди!
Овсянка кри-ти-ти-ти тии!
Дубровник вьор-вэр-виру, сьек, сьек, сьек!
Дятел Тпрань! Тпрань, Тпрань а-ань!
Пеночка зеленая прынь, пцирэб, пциреб! Пцыреб э, сэ, сэ!
Славка беботэу-вевять!
Лесное божество с распущенными волнистыми волосами, с голубыми глазами, прижимает ребенка.
Но знаю я, пока живу,
Что есть уа, что есть ау.
Покрывает поцелуями голову ребенка.
Славка беботэу-вевять!
<1914>
Ночь в Галиции*
«Ни хрупкие тени Японии…»*
Ни хрупкие тени Японии,
Ни вы, сладкозвучные Индии дщери,
Не могут звучать похороннее,
Чем речи последней вечери.
Пред смертью жизнь мелькает снова,
Но очень скоро и иначе
И это правило – основа
Для пляски смерти и удачи.
<1915>
«Где волк воскликнул кровью…»*
Где волк воскликнул кровью:
Эй! я юноши тело ем,
Там скажет мать «дала сынов я» –
Мы старцы, рассудим, что делаем.
Правда, что юноши стали дешевле?
Дешевле земли, бочки воды и телеги углей?
Ты, женщина в белом, косящая стебли,
Мышцами смуглая, в работе наглей.
«Мертвые юноши! Мертвые юноши!»
По площадям плещется стон городов.
Не так ли разносчик сорок и дроздов,
– Их перья на шляпу свою нашей.
Кто книжечку издал: – «песни последних оленей»
Висит, рядом с серебряной шкуркою зайца,
Продетый кольцом за колени
Там, где сметана, мясо и яйца.
Падают брянские, растут у Манташева.
Нет уже юноши, нет уже нашего
Черноглазого короля беседы за ужином.
Поймите он дорог поймите он нужен нам.
<1915>
Печальная новость 8 апр. 1916*
Как и я, верх неги.
Я оскорбленный, за людей, что они такие,
Я, вскорменный лучшими зорями России,
Я, повитой лучшими свистами птиц,
Свидетели вы, лебеди, дрозды, и журавли
Во сне привлекший свои дни,
Я тоже возьму ружье (оно большое и глупое,
Тяжелее почерка)
И буду шагать по дороге
Отбивая в сутки 365. 317 ударов – ровно
И устрою из черепа брызги
И забуду о милом государстве 22-летних,
Свободном от глупости старших возрастов,
Отцов семейства (общественные пороки возрастов старших)
Я написавший столько песен.
Что их хватит на мост до серебряного месяца.
Нет! Нет! Волшебница
Дар есть у меня, сестры небоглазой
С ним я распутаю нить человечества
Не проигравшего глупо
Вещих эллинов грез.
Хотя мы летаем.
Я ж негодую на то, что слова
Нет у меня, чтобы воспеть
Мне изменившую избранницу сердца.
Нет в плену я у старцев злобных
Хотя я лишь кролик пугливый и дикий,
А не король государства времен
Как называют меня люди.
Шаг небольшой, только ик,
И упавшее О – кольцо золотое,
Что катается по полу