* * *
Я половину хлеба съел,
и стал я тем, чем стать успел.
И над моею головой
не веет грозный рок.
Но об одном печаль моя:
из дел земного бытия
лишь половину сделал я
того, что сделать мог.
* * *
Утро весеннее, тополь седой,
красный закат над листвой молодой,
тихая ночь с одинокой звездой -
первыми вы
научили любить
мальчика, бывшего некогда мной.
Было моим только то, что любил.
Животворящей весною я был.
Не был бы я весной настоящей,
если не стал бы листвою шумящей,
если б закат и звезду позабыл.
* * *
Отчий дом порочить никогда не дам
вам, чей светлый праздник в каждом горе нашем.
Если загорится – мне тушить, не вам.
Мы без вас потушим и без вас отпляшем
так, что тошно будет каблукам!
* * *
Спрашивал закаты,
спрашивал рассветы -
нужно было, надо
затевать все это?
У души, у разума
и у шрамов спрашивал,
что ношу на теле:
нужно ль в самом деле?
Сорок лет, как вихри,
мчат меня по свету.
Если б можно было -
снова б начал это.
НАВСТРЕЧУ
Остывает стих. Поэт ко сну отходит,
становясь мудрей.
Он устал. Не тронь его – не надо
шума у его дверей.
Завтра сам он рано встанет по тревоге:
«В наш последний бой!»
И стихи, не сбившиеся с ритма, он подымет
боевой трубой.
А покуда будет он стоять колонной,
думать и грустить,
чтобы пеплом всех развалин убеленным
в новый мир вступить.
СНЕГИРЕК
Снегирек ко мне уселся на окно
и запел: «Не хмурься, Гидаш,-
все равно!
Не горюй, что созревает уж давно,
а созреть не может вишня,-
все равно!
Горы издали не круты, но дано
или нет достичь вершины -
все равно!
Глянь: за окнами сосулек уж полно,
насладись весной, а дальше -
все равно.
Год-другой, и в путь дорожку суждено,
ведь пойми ж, не отвертеться -
все равно.
Волновать тебя все это не должно,
и твою горячность видеть
мне смешно».
Я вскипел: как видно, все вы заодно!
Но одумался: не стоит.
Все равно.
Препираться с ним мне стыдно и грешно,-
так подумал я. Вот то-то
и оно!
Как я жил, так жить я буду! «Что ж, вольно
жить как хочешь! – он ответил.-
Все равно!»
И взялся я за работу. Он взмахнул
дерзко крыльями и, свистнув,
упорхнул.
И гадал я: почему же – разбери! -
и в тебе заговорили
снегири!
СТАРЫЕ СТРОКИ ИЗ ПОЖЕЛТЕВШЕЙ ТЕТРАДИ
XVII
Солнечный
осенний луч,
глянь, пробившись между туч,
мне в лицо еще живое.
Это время буревое
ухватил бы я, могуч,
за бодливый рог рукою! -
– За бодливый рог рукой?
Прок какой ловить мгновенье?
Ну, так, значит, успокой смертное мое смятенье
и бессмертья мощью мнимой – иль не мнимой -
озари мой
бунтовской, неукротимый
облик, что живуч средь туч,
как и ты, осенний луч.
ДЮЛА ИЙЕШ
КРЫЛЬЯ
Птицы, птицы, птицы, птицы,
все, что во мне больше, чем тело, вся моя душа -
ваше щебетанье!
Светает. С песнями возвращаемся по лугам.
Нынче ночью все было крылатым -
слово, глоток, тиканье часов.
Руки любимой были словно крылья.
Песни были крылья, дверные ручки – крылья,
мне было радостно лежать меж крыльев простынь.
Я уже засыпал, когда под окном,
по трубному зову майского солнца
деревья вытряхнули своих птиц!
Шумное утреннее жертвоприношение.
Звучали арии и птичьи перья;
взлетел к небу цветной ворох мыслей.
Трепет знамен, фейерверк ангелов, сумасшедшая канонада,
первый громыхающий поцелуй – после него
с влюбленных слетают полыхающие рубашки.
Это роение было таким сверкающим и победоносным,
что мое высвобождающееся веселье
порхнуло к нему, смешалось с ним, словно аромат с ароматом.
К чему же оплакивать уходящую юность?
Ведь она уходит на сверкающие небесные поля, рассеивается по ним,
как шелковистый дым жертвоприношения.
ПРАВА
Права, права… На все ты вправе,
пока одет ты этой явью,
наследьем, властью, как и тою
пылающею нищетою,
что в лоб тебе удары сыплет,
венчая огненной короной,
и тычет в руки твои скипетр,
пожаром гнева раскаленный.
Гордись! От сердца эти знаки
предназначенья. Ты не всякий,
а избранный. Бороться будешь
ты с тиранией древних чудищ.
Готовься! Серый плащ накинув,
крадись, никем не обнаружен
в одежде простолюдинов
и сказочном всеоружье.