Навалено все на полу -
бумаги, вещи, книги с полки.
На письменном столе к стеклу
примешаны от бомб осколки.
А я сижу в своей норе,
пишу стихи и слышу лепет
моей дочурки на дворе
и беззаботный птичий щебет.
Мне кажется,- и это так! -
сижу я средь развалин края.
Но вот уже светлеет мрак,
как грусть и горесть исчезая.
Над миром прошлого парю
я мыслью вольной на рассвете,
и песней встречу я зарю,
как птицы певчие и дети!
ЧУЧУЛИГА
По Рыле едем через перевал.
Две тыщи метров, а потом – привал.
Ну что ж! Лужайка ждет, трава свежа.
Прилечь, пожалуй?… Словно из ковша
лились лучи. А небеса – как шелк,
и в них почти небесный щебет, щелк
и пересвист. Летело в синеву
невидимое «а», и «и», и «у»…
Конечно,- птица.
– Что там за певун?
спросил я. Спутница сказала: – Une…
Чучулига,-пытаясь подыскать
французское названье. И опять,
как бы в ответ на мой вопрос, вдали
пролепетала птица «а», и «и»,
и снова «и», и «у», и «а»,
и «чи-чили-чили»! Она сама
представилась. Хотела научить,
как звать ее и как это звучит.
А может, голос птицы означал
не это. А названье тех начал,
которым слов людских не подыскать:
о том, что лето, что легко летать,
что вот гора, а птица над горой
летит все выше, выше, что порой
ей надо петь «чуличуча», крича
о вере «чи» и о надежде «ча»,
о том, чего понять превыше сил.
…А впрочем, это жаворонок был.
ARS POETICA
Трудись, трудись. И знай – все трудовое,
все доброе свободно в жизнь войдет
и за свободу поведет нас к бою.
Не изменяй себе, твори такое,
чего и смерть вовеки не возьмет.
ВЕТЕР В КОНЦЕ ЗИМЫ
Во свистульки из сосульки
ветер свищет,
а весна, весна, весна
дорогу ищет.
Провода визжат вдали
на повороте,
как скрипичная струна
на верхней ноте.
Словно кто-то полоснул
смычком по струнам,
плачут, плачут провода
в сиянье лунном,
источают свой напев,
и редко-редко
контрабасною струной
отзовется ветка.
И звучат камин, труба,
конек на крыше,
этот ветер, как смычок,
струну колышет;
он – один, а струн под ним -
что снегу в поле,
оп – быстрей, быстрей,
они – поют от боли.
Крик железа, скрип колодца,
бессердечно
тот единственный смычок
летает вечно,
посмеется, погрустит, поозорует,-
скрипка вешняя
звенит, поет, горюет.
А смычок – сквозь окна, двери,
стены, щелки,
сквозь подвалы, новостройки
и поселки;
свист осоки, шорох волн
в потоке юном,
а смычок бежит по странам,
как по струнам.
И от берега до берега
морского
кто-то дергает смычок,
и слово в слово
эти песни учат все,
кому не спится,
мчится музыка,
по всей Европе мчится.
Что за праздник, что за пир
со скрипачами?
Ах, весна, весна, весна
идет ночами!
На спине лежу с открытыми
очами,
с неба наземь льется
музыка ручьями.
В этих песнях – голос твой,
твои печали.
Кто поет их, кто играет?
Не судьба ли?!
Пой как хочешь,
как умеешь, пой, погода:
в каждой скрипке всех племен
поет свобода!
Островам поет в далеком
океане,
и душе моей, мерцающей
в тумане,
и пускай одна струна -
чиста, как небо,
а другая – источает
рокот гнева.
ГОСТИ
Пишу. Вдруг запах рыбы от запруд
вошел. И сразу – в сердце, в ноздри, в поры!
– Меня послали,- говорит,- озера.
– Ну, как дела?
– Живу, как все живут.
Работа ждет на письменном столе.
Но не могу! Стучится гость незваный:
грибами пахнет. Это сквозь окно
вступает лес, растущий за поляной.
Потом вбегает тополь. Чуть живой,
косноязычный, до смерти влюбленный.
Ликует поле. Это по меже
везут навоз в телеге пароконной.
Потом – труба. Над нею дым лозой.
Мыча, идет соседская корова.
Потом – все кучевые облака
и все былинки луга заливного.
И так они по-братски говорят,
что жить легко, и нужно, и не сложно,
что невозможно не поверить им.
И тут – слеза. Сдержаться невозможно.
РУКОПОЖАТИЯ
Отцовская привычка: я с трудом
беру
протянутую мне ладонь.
А сколько было добрых, честных рук,
тех рук,
что крепче всех порук.
А сколько рук твердили мне: «Браток,
держись!»
И это был залог.
Я тот залог берег,
в себе копил -
надежду, преданность, и пыл,
и доброту, и твердость.
Я в долгу,
ни спрятать, ни растратить не могу
то общее, священное добро -
ради него
я взялся за перо.