2
От них на запад, в Мемфисе, где зной
Пошибче над рекой куда пошире,
Грант, непреклонный, точно ток речной,
Закрывшись от помощников, дымил
Над картой в штаб-квартире
И Виксберга судьбу определил:
Мятежники в ловушке,
Им через год оплачивать с лихвой
Провал десанта, брошенные пушки,
Им выходить от голода и вшей
К кривому дубу за кольцо траншей.
3
О, солнце не понятье, но светило.
Что, если б смесью чайного дымка
И грантовых сигар его затмило?
Что мир всегда от хаоса спасало?
Чье слово нас пока
Спасает от паденья и развала?
Ах, весел шелест крон
Лишь там, где все, что рощи населило,
Раздельно и не ведает имен,
Где плакала в тени Алиса, ибо
Той тени не могла сказать спасибо.
4
При том отнюдь блаженства не вкусил
Линней в апоплексическом ударе,
Когда, теснимый тьмою, упустил
Сладчайшую латынь земных начал,
Камней, растений, тварей —
Он их кустистой мыслью обнимал
И вдруг забыл названья
И собственное имя позабыл.
Итак, хвала тому живому знанью,
Что, запросто зайдя на огонек,
Приносит нам веселье и намек,
5
Но слава и Копернику, который,
Постигнув Солнце, шар пустил земной
Вращаться и, на выводы не скорый,
Вернулся в мир квадрантов и абстрактов,
Рискнув войти с мечтой
В проверочное отделенье фактов;
Америке — виват
За пробуждение, море крови, споры
На целый век, чтоб мы, усвоив взгляд,
Что негры тоже люди, вдруг вернули
Смысл сказанному в этот день июля.
КОТТЕДЖ-СТРИТ, 1953[138]
© Перевод А. Сергеев
На фоне пестрой ширмы Эдна Уорд
Приподняла китайский чайник с чаем:
— Вам, знаю, крепкий. Вам — наоборот.
С лимоном? С молоком? — Мы отвечаем.
Мы — вспугнутая миссис Плат и дочь,
Глядящая в пространство мимо чашки,
Жена и я, обязанный помочь.
Как тянется визит постыдно-тяжкий!
Мой долг — хвалить известность и печать,
Плести про жизнь поэтов небылицы,
Чтоб Сильвию у края удержать:
Она хотела с жизнью распроститься.
Я — как слабак-спасатель на песке,
Волной отброшен и уже не нужен,
Гляжу, как, захлебнувшись вдалеке,
Глядит пловчиха парою жемчужин.
Велик ее отказ, велик попрек.
А мы твердим любезно и некстати
Слова о жизни в летний файфоклок,
Который сам замешан на закате.
И Эдна Уорд через пятнадцать лет,
Когда ей будет чуть не девяносто,
На скорбь и слезы наложив запрет,
Подаст нам руку благодатно-просто.
И Сильвию переживет — ведь той
Дано всего лет десять кропотливых,
Чтоб научиться и пробить отбои
В стихах прекрасных и несправедливых.
ПИСАТЕЛЬНИЦА
© Перевод А. Сергеев
У себя, на корме дома,
В разбросанном свете ломящихся в окна лип
Моя дочь пишет рассказ.
Я медлю на трапе, слушаю
Сквозь закрытую дверь, как пишущая машинка
Грохочет якорной цепью.
Подросток, а все же ноша
Ее жизни уже тяжелый, опасный груз:
Счастливого ей плавания!
Но теперь медлит она,
Точно спорит с банальным моим пожеланием.
В разрастающейся тишине
Весь дом как будто задумался,
И вновь она разражается сбивчивым стуком
Машинки и вновь умолкает.
Помню, шальная синица
Два года назад застряла в ее комнате;
Мы боялись ее напугать,