День прошел довольно удачно, никто никого не расстроил, но тем не менее, встреча больше напоминала светский прием. Ничего тут не поделать, со временем все привыкнут друг к другу и сблизятся.
Вечером после ужина три девушки ушли петь дуэты под аккомпанемент фортепиано, но вскоре Кьюби улизнула и прошла по коридору в гостиную, где Демельза в одиночестве читала письмо.
— Ох, прошу меня простить...
— Ничего страшного, заходи. Ты не помешала.
Кьюби присела на стул, все еще не уверенная, что ей рады.
— Письмо от Джеффри Чарльза, — сообщила Демельза. — Решила его перечитать. Пришло в субботу.
— Вот как.
— Ты познакомилась с ним на приеме... И с тех пор больше его не видела?
— Не видела.
— Сейчас он служит в оккупационной армии в Париже. Жена и дочь уже, наверное, до него добрались. Он прошел все пиренейские войны и дважды или трижды получал ранение, но при Ватерлоо — ни одной царапины. Можешь для меня кое-что сделать?
— Разумеется.
— Зажги вон те свечи. От них веселее. Белла и Клеменс играют вдвоем?
— Белла исполняет ту песню, что пела на приеме. «Травушка созрела». У нее чудесный голос.
— Да уж, необычный. И сильный. Ее отцу не очень нравится.
— На приеме нам очень понравился ее голос.
— Да, порой на таких мероприятиях она показывает себя с лучшей стороны.
— Вы поете, леди Полдарк?
— Сейчас уже нет... Последний раз я пела на Рождество. Но Белла забрала из моих парусов весь ветер!
— Надеюсь услышать ваше пение на Рождество.
Демельза промолчала.
— Простите. Мне не следовало этого говорить.
— Всем нам впору спеть в честь окончания войны.
— Вы правы. Я потеряла брата при Валхерене.
— Не знала об этом.
Кьюби зажгла оставшиеся свечи. Старая комната приобрела более четкие очертания и выглядела обветшалой, несмотря на появившуюся с годами новую мебель. Здесь Полдарки прожили свыше тридцати лет. Именно в этой комнате четырнадцатилетней девчонкой Демельза скрывалась от отца, когда тот пришел забрать ее домой в Иллаган.
Демельза помрачнела, глядя на письмо.
— До сих пор не верится, что Джеффри Чарльз стал таким бравым военным. Одно время казалось, что он скорее избалованный мальчишка. И только когда уехал в школу, вдруг резко повзрослел и стал меняться... А потом...
Кьюби сидела и ждала продолжения. Демельза чуть не сказала: «Джереми был точно таким же». Но не стоит пока вставать на опасную тропу. Неизвестно, куда она заведет.
— Он написал нам — то есть уже после Ватерлоо. Тут он говорит: «Мысленно я сейчас с вами и глубоко сочувствую вашему горю». Письмо очень длинное — само собой, он намеренно написал подробное и интересное письмо — изложил весь свой путь из Ватерлоо в Париж. Говорит, они проходили в день по тридцать миль! Описывал сельских француженок. «У них на голове высокий белый чепец с длинными ушами, которые свисают до плеч, открытый корсет чаще всего без отделки, грудь прикрыта цветастым платком, грубые шерстяные юбки с розовыми полосками доходят только до икр, на ногах белые шерстяные чулки и сабо. В ушах золотые и серебряные серьги, а на шее висит черная тесемка с золотым крестиком». Сразу перед глазами предстает четкая картина. Говорит, британские войска приветствуют повсюду, как защиту от мародерства отступающих французских солдат и грубых пруссаков, которые разносили двери и окна в щепки, жгли на улицах мебель.
— Леди Полдарк, — обратились к ней Кьюби.
— Да?
— Можно мне сесть поближе к вам?
— Разумеется, — Демельза перелистнула страницу. — Когда они добрались до Парижа, то сначала разбили лагерь в Булонском лесу. В город вошли в основном пруссаки. А теперь он в деревушке под названием Сен-Реми, примерно в двадцати пяти милях от Парижа, — тут она остановилась и взглянула на Кьюби, сидящую рядом на стуле. — Джеффри Чарльз пишет, что как раз въезжал в Париж, когда с Триумфальной арки сняли украденную у венецианцев конную группу, чтобы вернуть законным владельцам. Кьюби...
— Да, леди Полдарк?
— Не называй меня леди Полдарк. Я же мать Джереми.
— Неважно. Я хочу вам сказать...
— Что именно?
— Как я скорблю. В душе. Просто вида не подаю. Скрываюсь за вежливой маской.
— Наверное, нам обоим без него пусто, — заметила Демельза.
Кьюби ткнулась мокрыми от слез глазами в руку Демельзы.
— Мне хочется умереть.
Харриет дважды справлялась в письмах о состоянии Стивена. Во втором она написала:
Дорогая Клоуэнс!
Я так понимаю, Стивен не встает с кровати, поэтому не время для посещений. Когда он поправится, пожалуйста, сообщи мне; тогда я пренебрегу гневом Божьим и навещу его. Вот уж мне досталось, когда обнаружилось, что я прыгала через канаву в своем теперешнем положении; Джордж так сильно не разгневался бы, что со Стивеном случился несчастный случай на скачках со мной, даже будь он его близким другом — а мы все прекрасно знаем, что это не так. Состоялся военный совет — чуть ли не звездная палата [25] — в присутствии докторов Бенны и Чартериса, который законно постановил, что я не сяду на лошадь, пока не ожереблюсь — храни нас Боже — это мрачное событие случится не раньше, чем через пару месяцев.
Всей душой желаю твоему мужу поправиться, и если требуется что-нибудь, пожалуйста, не стесняйся сразу же просить.
Искренне твоя,
Харриет Уорлегган
Когда Клоуэнс показала письмо Стивену, тот проворчал:
— Пусть прибережет свою благотворительность. У нас всего достаточно.
— Вряд ли она имеет в виду благотворительность в прямом смысле, скорее, хочет предложить книги для чтения или персики из их оранжереи.
Стивен опять фыркнул. Лицо его горело, нога болела.
— Мне ничего от нее не нужно, как и от него. Надеюсь, она родит ему коня, ей это как раз подходит.
— Раньше вы отлично ладили друг с другом, — возразила Клоуэнс. — Мы прекрасно знаем, это она сумела уговорить Джорджа не разорять тебя. Чем она так тебя расстроила?
— Забудь.
Клоуэнс напрасно ждала ответа.
— Что ж, мне следует поблагодарить ее за письмо. Когда тебе станет лучше и если тебе не захочется с ней видеться, всегда можно найти предлог.
— Не принесешь мне лимонада? Жажда замучила, — когда Клоуэнс выполнила просьбу, он спросил: — А где юный Джейсон?