А что здесь? Лес. Грязь. Работа. Сильва. Вот кому по улице Горького надо гулять!.. По-моему, у таких романтичных особ всегда один конец — удачное или менее удачное замужество, дети, внуки и благополучная старость. Конечно, с пенсией.
Генка Воронков. Моторист. Управляет большой лодкой, громко именуемой катером. От одного берега до другого сто пятьдесят метров. А вид у этого парня, по меньшей мере как у капитана дальнего плавания. Меня смешат эти потуги вырасти в собственных глазах... Скажи, где чувство меры? О создатели всевозможных материальных ценностей! Сотни лет существуют города со своими Луврами, Третьяковками, Эрмитажами. Кто их построил? Назови мне всю эту массу. Не назовешь.
Извини, что отвлекся, но без этого отступления характеристика таких, как Генка Воронков, была бы неполной.
Одним словом, ничего интересного. Живу, как говорят, где раки зимуют. Глухомань. А люди работают, к чему-то стремятся, чего-то ищут, чего-то добиваются. Несколько дней назад ночью та же Сильва— она здесь комсомольский премьер — объявила тревогу. И представь себе, за ней пошли. Ночью, в грязь парни разгружали ящики с оборудованием. Скажи, почему ночью, а не утром? Я уверен, что фанатики и мост построят раньше срока. Непременно. Хоть на два дня, но раньше срока. Скажи, а что изменится от этого на земле?
Ну, хватит. Тема слишком скучная. Приеду, тогда расскажу многое. Ведь я тоже испил чашу романтики и пришел к выводу... Хватит. О выводах потом... До скорой встречи на Большой земле...»
Я сижу на груде горячих камней. Маленький катерок покачивается на воде. Я с грустью смотрю на него. Теперь он, этот работяга-катерок, остался не у дел: через Турыш построили временный деревянный мост, и я срочно переквалифицировался. Помогал монтировать новый копер и буду работать на нем. Завтра забьют первую сваю. Первую!..
Потом в котловане заложат фундамент, забетонируют. Потом поднимутся над водой бетонные опоры, ажурные пролеты и по новой дороге, через наш мост, пройдут первые машины. Потом их пройдет много, сотни, тысячи машин, и на одной из них уеду отсюда я. Уеду открыто, может быть, в отпуск. Представьте, я никогда еще не был в отпуске.
Перечитываю еще раз то место, где говорится обо мне, и чувствую, как закипает в душа обида. Кто это написал? Жора? На него это похоже. В конце концов неважно, кто написал. Обидно, что есть типы, которые не верят мне, не верят людям и вообще ни во что не верят. А Виктор говорит: главное — оправдать доверие. Может быть, действительно в жизни так и бывает, как сказано в этом письме?
Удивительная штука — жизнь. Тысячи поворотов, и не знаешь, что ждет тебя за каждым из них.
Я осторожно отношусь к жизни: слишком уж круто, порой жестоко обходилась она со мной.
Хочется быть человеком. Понимаете, че-ло-ве-ком!
Большое жаркое солнце медленно опускается за кромку леса. Душно. Даже близость реки не освежает. Воздух кажется густым, устоявшимся, неподвижным. Можешь потрогать его рукой, можешь сжать в ладони и, обжигая губы, попробовать на вкус...
К цементному складу из последнего рейса пришли автомашины. Возле одной из машин Жора отчаянно с кем-то спорил.
— Рейсы рейсами, ты мне до последнего метра засчитай километраж. Законы я не хуже тебя знаю... Ну чего там застряли? — Это уже относилось к кому-то другому.
С левого берега возвращалась бригада монтажников. В полном составе, все семнадцать человек.
Вышла из своей конторки Сильва в светлом нарядном платье, в лакировках, будто на танцы собралась.
Я скомкал письмо, хотел бросить в Турыш, но раздумал и положил в карман. Я смотрел на яркий солнечный закат, отраженный в воде, и думал: «Пусть будет так — живем, где раки зимуют... За жизнь деремся, дорогу строим...» И вдруг слова обрели форму и сложились в стихи:
Потом снова достал письмо и наискосок, как резолюцию, записал эти строчки. Чтобы не забыть. Когда я встречу Риту, я обязательно прочту ей эти стихи.