Подобрав молодого воробья в ладони, закрываю его от всех опасностей, а он своим маленьким клювом слабо хватает меня за пальцы, защищаясь от огромного существа, неожиданно вмешавшегося в его судьбу. Вырвался раз, затем другой, упав на траву. Он не знал, что делать в этой ситуации, и просто пытался сбежать, но, когда не получилось, он притих. Показалось даже, понял, что его не будут обижать. Крошечная чёрная бусинка глаза изучала меня, а в хвосте не хватало двух перьев. Сможет ли он летать после такого?
— Подожди, братишка, — бормотала я. — Сейчас я тебя покормлю, а потом что-нибудь придумаем…
Несколько минут он сидел в ладони, не пытаясь сбежать, и за это время мне удалось добраться до дома, где мама натолкла ему орехов и вынесла их на улицу.
Воробей отказался от предложенной еды. Вместо этого, вырвавшись в третий раз, он нырнул в крошечное отверстие между ступенью лестницы и крыльцом многоэтажного дома, в котором мы тогда жили.
Шансов достать его оттуда не было. Была лишь возможность оставить немного еды, что и было сделано. В крышечке из-под кетчупа под узкой щелью лежала его порция, а мне нужно было бежать, ведь меня ждали одноклассники на лазертаг, и я уже прилично опаздывала…
Что я знала о нём? Наша встреча была недолгой. Считанные минуты жа͐ра на коже и маленькая серая голова с выдранным клочком короткого пуха на макушке. Внимательная бусинка то пристально глядела мне в глаза, то изучала мир впереди, пока я быстро шагала к дому. Я кожей чувствовала тепло, разумом же понимала, что в этой маленькой голове роятся мысли. Не похожие на наши, человеческие, а какие-то другие, но в основе своей – то же самое. Электричество, воплощённое в опыт и умозаключения – и именно это означало жизнь…
Дальнейшая судьба его была мне неизвестна, но с тех пор я часто задавалась вопросом - сделала ли я достаточно? Возможно, мне нужно было караулить эту щель в цементе весь оставшийся день, а то и отправиться в подвал на поиски.
По пути к лазертагу я всё гадала, о чём же думает воробей, когда его ловит голодный хищник или атакует какая-нибудь злобная тварь покрупнее? Я думала об этом, как раньше, во времена детства о том, что может чувствовать дерево, когда в него вонзается топор…
Оболочка была обречена, и я смирилась с этим, ведь у меня не было выбора. Меня волновало другое. Когда невероятный механизм, созданный эволюцией, останавливается, появляется ли новый электрический разряд взамен? Работает ли это также, как закон сохранения энергии? И если да – почему вместо спокойствия и смирения появляется скорбь? Почему и откуда она берётся?
Что же до воробья, больше всего меня беспокоил вопрос – сделала ли я достаточно?
И я стала забрасывать крошки в щель в надежде на то, что воробей сам выйдет оттуда и адаптируется к новым условиям. Каждый день.
Когда я сидела на лавочке возле щели, неотрывно глядя в непроглядную тьму, люди говорили мне про эволюцию и естественный отбор. Когда я пропускала уроки и дежурила возле отверстия, люди говорили о том, что вот такой уж он, этот мир, где сильные поедают слабых, где всё обречено появиться и исчезнуть, но всё это были лишь отговорки, призванные облегчить принятие.
Достаточно ли я сделала? Это был неправильный вопрос – я довольно быстро это поняла. Правильным был другой, и я знала на него ответ.
Всегда можно сделать чуть больше. И я делала то, что было в моих силах…
— А что ещё ты сделала? — тихо спросил высокий мужчина, стоявший внизу, под бортом дрезины. — Ты глубоко прятала эти воспоминания…
— А ещё я сделала дубликат ключа от папиного сейфа, — задумчиво произнесла я. — Вернее, мне сделали. Тот мастер в подвальчике на углу… Пришлось даже подделать записку от папы. У него был шкаф с оружием… Ничего серьёзного, так, мелкашка. Он иногда давал мне пострелять из неё по банкам…
Я стояла внизу, между рельс под чёрно-жёлтой радиаторной решёткой дрезины, а широкоплечий Марк шёл по шпалам прочь. Треть пути до встречного рудовоза была им уже пройдена, и я устремилась следом.
— Да, у тебя хорошие навыки стрельбы, — говорил он отчётливо, словно был совсем рядом, хотя я видела только далёкую спину. — Ребята всё удивлялись, как ты уделываешь их в лазертаг… Ты решила применить навыки и отомстить за воробья.
— Истребить всех галок, — кивнула я, ускорив шаг, но при этом оставаясь на том же месте.
Застывший локомотив на другом конце рельсов ощетинился заклёпками. Он с нетерпением ждал момента, когда сможет продолжить движение.
— Первая галка сидела на дереве над пустой кормушкой и ждала, — вспоминал Марк, спина которого всё удалялась, пока не пересекла световой луч. — Ты открыла окно, положив оружие на подоконник.
Всё это встало перед глазами, будто я находилась прямо там. Многоэтажный дом, шелестящие машины в отдалении и оружие на подоконнике прямо передо мной. Моя ладонь уже держала рукоять, нетерпеливый палец ждал момента, чтобы нажать на курок.
— Я дала галке возможность себя изучить, а сама сделала вид, что смотрю куда-то в сторону, — сказала я, покрепче сжимая рукоять. — Когда она решила, что я не представляю опасности, она отвлеклась, а я прицелилась и выстрелила…
Щёлкнул затвор, приклад ткнулся в плечо, и птица, трепыхаясь, свалилась на землю. Одно крыло спазматически раскрылось вверх, как поднятый флаг капитуляции. Чёрный флаг.
— Ты забрала её время, — констатировал тёмный силуэт Марка, растворившись в полутьме за встречными лучами мощных прожекторов.
— Оно бы всё равно иссякло, — пожала я плечами. — Как время покалеченного воробья, где бы он ни был… Всё разрушается. Так что плохого в том, чтобы разрушить что-нибудь самой?..
… Много-много лет назад я сидела на лавочке у подъезда и неотрывно смотрела на щель, в которую несколько недель назад юркнул воробей. Скрипнув несмазанным доводчиком, открылась дверь, и на крыльцо подъезда вышел отец.
— Лиза, куда делись все пули от винтовки? — строго вопросил он.
Похоже, сегодня он заглянул в сейф. Первый раз за две недели.
— Я их потратила, — бесцветно произнесла я. — Каждый день, когда ты был на работе, я тратила их.
Он некоторое время молчал, пристально меня изучая, а затем спросил:
— Значит, все эти мёртвые птицы на помойке – твоих рук дело? И всё началось с того самого воробья?
— Я не смогла его спасти, поэтому отомстила за него.
— Отомстила тем, кто по-настоящему виноват?
Теперь промолчала уже я.
— Ответь мне на один вопрос, — попросил отец через некоторое время. — Для чего создан человек?
Порой он любил спросить о чём-нибудь большом. А я с какого-то времени начала отмахиваться от этих вопросов, как и любой подросток, чьи мысли заняты учёбой и суетливыми развлечениями.
— Наверное, чтобы разрушать, — предположила я. — Человек ведь постоянно это делает со всем вокруг. И я тоже разрушаю… Ты же видишь, к чему всё пришло.
— Человек настоящий не тогда, когда думает, — заметил папа, поправляя очки на носу. — Настоящие его поступки – это то, что он делает, не раздумывая. Правильным был твой первый порыв, стремление помочь. Но гнев завёл твои мысли не туда…
— Человек создан, чтобы разрушать, — повторила я. — Всё, что он делает вокруг – просто улучшает свои условия за счёт всего остального мира.
— Человек и жизнь вообще созданы, чтобы изменять мир, — сказал отец. — Преобразовывать. Познавать. А злость и страх – это лишь довески к интеллекту. Это наше обременение, которое постоянно создаёт нам проблемы…
— Как ты думаешь, он там? — спросила я, указав на тёмную щель.
— Я не знаю. Но я знаю, что скоро мы переедем за город, в новый дом. И первое, что мы сделаем – поставим скворечник…
… — Кажется, именно тогда я осознала, что моё время тоже иссякнет, — пробормотала я, возвращаясь в реальный мир – или в очередную иллюзию, на шпалы под рассеянные лучи далёких прожекторов. — Иногда я будто просыпаюсь, оглядываюсь вокруг и удивляюсь тому, что время у меня до сих пор ещё есть. А теперь оно и вовсе остановилось.
— Лишь для тебя, — сказал безликий силуэт отца, стоя аккурат между двумя застывшими локомотивами. — Однако, тебе лучше вернуться на свой механизм. Страж на подходе…
Дрезина стояла позади меня. Силуэт между тем застыл недвижимо, ожидая, пока я выполню просьбу. Немного постояв в нерешительности, я обошла большую машину и поднялась по лесенке на носовую площадку.
… — Углеродная сущность считает, что иссякшее время – это конец, — прошептал ветер, застывший в тоннеле вместе с движением времени. — Она ошибается.
— Смерть – это всегда конец, — возразила я и зашла в кабину. — Я уже знаю, что наступит после. Тьма, великое ничто.
— То, что не имеет признаков, невозможно почувствовать, — шелестел мир вокруг. — Нельзя находиться в том, что не имеет воплощения. Дело не в том, что в теле живёт какая-то неведомая субстанция, которую углеродная сущность привыкла называть душой. Сознание невозможно в пустоте. Это намного больше, чем химические реакции и электричество. Одиночная камера разума не может быть пуста. Её всегда кто-то населяет, пока время не кончилось само для себя.