И поначалу будто бы ничего не изменилось. Линия фронта пронзила город, как спица - зрелое яблоко, но никто не заметил. Взрывы, что звучали к северу, сместились вдруг южнее, а раненых в госпитале стало меньше. Исчезли мундиры, которые нет-нет, да и мелькали на улицах... Но всё так же работала пекарня Мартена, и говорливый южанин Хайм успевал бывать в десяти местах одновременно, одному сбывая бутылку вина, другому - старые сапоги, а третьему - яркие липкие леденцы.
А потом пришли чужие войска.
Вроде и различий со своими было немного: форма побледнее, потемнее, язык похож; и люди такие же - кто злой, кто усталый, кто весёлый без меры. Эти, как и свои, не спрашивали разрешения, подселяясь в хорошие дома, и одни гости еду требовали, а другие - делились. Тех раненых, кого свои не успели вывезти, чужие не трогали; простых людей никто не запугивал.
- Мы с мирными не воюем, нет, - сказал высокий белоглазый офицер, похлопывая по плечу старика-врача.
- Почти как наши, - вторила ему худая и краснощёкая медицинская сестра, поглядывая вниз, на каменный двор, где разместился громоздкий автомобиль, из которого выгружали тяжелораненого. - Слушай, а с чего началось-то? Кто кого обидел? Мы их - или они нас?
И только старуха Мелош одним словом смогла выразить то, что довлело над городом:
- Душно.
"И хрупко", - добавила про себя Анаис. Она и впрямь чувствовала, что воздуха не хватает - и одновременно боялась подспудно сделать неловкое движение, словно очутилась в наглухо запертой лавке с тысячью стеклянных статуэток. Повернёшься неаккуратно, заденешь рукавом - и брызнут осколки в стороны. И каждая такая фигурка - чья-то жизнь.
Страх, почти неощутимый поначалу, стал копиться по низинам и подвалам, как ядовитый болотный газ. И, прежде чем самые чуткие успели это понять, весь город оказался отравлен.
Утро выдалось не по-осеннему морозным; к полудню полетели по ветру крупные снежинки-пушинки, заволакивая обочины. Анаис, улучив минуту, выбралась в больничную кухню - погреть руки о чашку с похлёбкой, когда во внутреннем дворе, гулком, как колодец, разгорелась перебранка. Один голос, мужской, сбивчиво умолял, другой, старческий и нервный, требовал немедля убраться прочь.
Захрясшая рама поддалась не сразу - куда там слабым девичьим рукам. Да и потом через щель разглядеть можно было только небольшой кусок двора: облетевшую рябину, стену второго корпуса... и яркую-яркую цирковую повозку.
- Вы понимаете, она умирает!
- Вот и пусть умирает в другом месте! Здесь военный госпиталь, военный!
Залпом допив остывшую похлёбку, Анаис захлопнула окно и выскочила в коридор.
- Эй, Моро, а кружку помыть? - вяло окрикнула её медицинская сестра.
- Потом!
С главным врачом она столкнулась в коридоре, у выхода. Успела спросить коротко, что случилось, и получила в ответ брезгливое: "Бродяги какие-то... Коек нет, что их, к солдатам подкладывать?".
В груди точно пылающая головня заворочалась.
Глаза у врача, у хорошего, честного человека, были перепуганные.
Стиснув зубы, Анаис сбежала по крыльцу, завернула за угол - и едва успела догнать пёструю цирковую повозку до того, как та выехала на большую дорогу.
- Стойте! - закричала. - Я врач, я... аптекарь. Что случилось?
Повозка медленно остановилась. Через край перевесился худощавый мужчина средних лет с навощёнными щегольскими усиками. В петлице потёртого смокинга вместо цветка торчал монокль.
- Вы правда поможете?
- Не знаю, - честно призналась Анаис, запрыгивая на подножку. - Что случилось?
- Жена... В бреду, жар... - забормотал мужчина; он смотрел только на собственные руки, точно боялся поверить. - Сын умер, теперь она... Все наши в поле остались, я думал, что тут сумею...
Отбросив полог, Анаис пробралась в повозку. Внутри, у стенки, действительно лежала женщина, бледная, с запавшими щеками. Одеяло её повлажнело; кислый запах болезни щекотал горло. Ни пятен на коже, ни гнойников не было, но горло отекло.
- Давно она так?
- Третий день...
Хлопнуло окно в больнице - высоко, на третьем этаже. Анаис прикусила кончик языка.
"Почему врач их не пустил? Побоялся эпидемии? Не похоже".
- Мне надо сейчас вернуться на работу, - наконец сказала она. - А вы езжайте вниз по этой улице до хибары с проваленной крышей, оттуда налево. Упрётесь в сад, где яблони, там в глубине большой дом, с флюгером-змейкой. Там будет старая женщина, её зовут Мелош. Скажите, что это я вас прислала, она поможет... Скажите, что вы от Анаис. А я приду к вечеру. И не бойтесь, - улыбнулась. - У нас есть лекарства.
- Спасибо, - ответил мужчина так тихо и проникновенно, что сердце у неё ткнулось в рёбра. - Я Франк, Франк Макди.
- Потом познакомимся, - махнула рукой Анаис, спрыгивая с повозки. И остановилась на секунду, прежде чем бежать обратно в больницу: - Только никому не говорите, что я обещала вам лекарства.
Три дня пролетели как один - ни покоя, ни сна. С утра и до вечера - перевязки, промывание ран, обработка ожогов, холодные коридоры и руки, почти бесчувственные от едких средств и ледяной воды. С вечера до утра - бдение в изголовье, отцовские золотые весы для лекарств, тёплое питьё, выстуженные мокрые полотенца. Даже старые лекарства, сделанные по проверенным семейным рецептам, работали лучше тех, что были в госпитале, но не так уж много их осталось.
"Ты ушёл, - думала Анаис, - но то, что ты сотворил, до сих пор спасает жизни".
На четвёртый день госпожа Макди наконец пришла в себя и немного поела. Франк уснул прямо у её постели - не иначе, от облегчения. Бабка Мелош обещала присмотреть за ними обоими.
- Ничего, - проворчала она, запирая дверь. - Если уж в разум вошла и голодная, как волк - значит, на поправку идёт. Видали мы таких. Ну, раз беда миновала, теперь и мы отдохнём.
- Отпрошусь и вернусь сегодня пораньше, - улыбнулась Анаис, но обещания не сдержала.
Она лишилась чувств прямо на пороге больницы.
- У вас гости, верно, госпожа Моро? - пожевал губу главный врач. Он не поленился спуститься вниз, и теперь нависал над кушеткой воплощением укоризны. - Утомительные, наверное?
- Зато у меня совесть чистая, - вскинула подбородок Анаис. Точнее, попыталась - сознание вновь поплыло в самый неудобный момент.
Врач ругнулся под нос, подхватывая её и аккуратно укладывая вновь на кушетку; у него были хоть и старческие руки, но по-прежнему сильные.
- Вы сейчас поспите час, госпожа Моро, а потом вернётесь домой. И чтобы я вас потом два дня здесь не видел, ясно? - слегка повысил он голос, а потом добавил совсем тихо: - Я не только за себя отвечаю, глупая вы женщина. Легко быть милосердным, когда ты один как перст. И попробуй-ка, когда под твоей рукой пятьдесят человек ходят...
Анаис хотела сказать, что у неё тоже есть те, за кого она отвечает, но осеклась. Господин главный врач избегал смотреть в глаза, и веки у него подрагивали. Сложно не узнать страх, когда он рядом... но что, если это страх не за себя?
- Простите, - выдохнула она, откидываясь на кушетку и смыкая ресницы. - Но я не могу по-другому.
- Отдыхайте, госпожа Моро, - устало ответил старик врач. И, совсем тихо добавил, как если бы это послышалось: - Хорошо, что вы не можете.