Все совершалось в убыстренном темпе. Часть вражеского отряда еще бежала по двору заставы, а в дзоте гитлеровцы уже устанавливали пулемет. Бузыцков швырял гранату за гранатой — для ружейного огня не было времени. Он уложил десятерых, но вражеский взвод успел обойти заставу с тыла. Пограничники развернули пулемет и начали бить почти в упор.
Было четыре часа утра. Сумрак держался лишь в камышах; тень горного кряжа укорачивалась с каждой минутой.
Младший сержант Михальков, согласно приказу Тужлова, со своим отделением поспешил в сторону деревянного моста. Там румынские солдаты торопливо устанавливали станковый пулемет. Михальков бежал прямо на него и с десятка шагов метнул две гранаты подряд. Пять трупов осталось возле пулемета, уцелевшие отступили к реке. У дверей блокгауза отважный сержант лицом к лицу столкнулся с фашистским офицером. Все решали секунды. Михальков выстрелил первым. Оставшуюся гранату от метнул в траншею.
На берегу лейтенант Дутов отражал высадку целой роты. Неподалеку от него, окруженный со всех сторон Михаил Тимушев, тот самый, что, вернувшись из наряда, застал на границе последние минуты тишины, теперь трижды раненный, застрелил одного фашиста, штыком заколол двоих, вырвал винтовку у офицера, вцепившись ему зубами в руку, — и разорвал-таки смертельный круг! Пробился к своим.
На левом фланге Макаров и Теленков дрались против целого отряда и шаг за шагом отходили к заставе.
В шесть часов утра прилетели вражеские самолеты и буквально разметали заставские постройки бомбами. Но пограничники держались. Мосты не были сданы. Только раненые все сильнее страдали от жажды: колодец засыпало, а к Пруту за водой не сойти…
Как разворачивались в это же время события на заставе возле литовского хутора Эйги, стало известно в подробностях лишь много лет спустя.
При первых залпах дальнобойной артиллерии всем нарядам было приказано собраться в одну группу и залечь в отрытые окопы. Со стороны противника, у самой линии границы, бесприцельно, но настойчиво строчил ручной пулемет. Через полчаса пристрелка прекратилась, показались разведчики. Хотя они подошли совсем близко, — слышно было как под сапогами хлюпала болотная вода, — советских пограничников все-таки не заметили. А те ничем себя не выдали: их было слишком мало, они берегли силы для решающего боя.
Покрутившись, разведчики отошли. Вскоре показался, ломая строй обходом кустов, батальон пехоты. В наших окопах стояла по-прежнему тишина, никакого движения; бойцы только поглядывали друг на друга, держа оружие наготове.
Когда до наступающей цепи серо-зеленых мундиров оставалось сто пятьдесят метров, или даже меньше, Родионов сказал: «Вспомним, как дрались на Хасане!» — и первым открыл огонь. В тот же миг яростно застрочил пулемет Максима Игнатенко. А затем пошли в ход уже все средства обороны! Немецкая пехота, второпях отстреливаясь, отступила обратно за линию границы. Первыми же пулями был смертельно ранен начальник заставы. Командование полностью перешло к Родионову.
Воспользовавшись коротким затишьем, пока готовили новый приступ, по полевому телефону он еще дозвонился в отряд доложил обстановку. Оттуда пообещали подмогу — на этом связь оборвалась. Помощь прийти не смогла: в Таураге к тому времени снарядами были уничтожены склады горючего. Пылал гараж. Многие командиры были убиты или тяжело ранены. В двух шагах от дома, где в подполье, вместе с нами и литовцем Леонидасом хоронилась его собственная семья, упал сраженный наповал капитан Ветров… А дети хныкали; они устали от многочасового стояния. Матери пустыми глазами смотрели на них и до боли сжимали ручонки: вот сейчас… этот… упадет уже сюда. Снаряд со свистом пролетал мимо и лопался где-то невдалеке. Я вижу, как глаза малышей стекленеют, расширяются, губы судорожно передергиваются. Нельзя вынести неуемного детского вопля! Стоять надо неподвижно, стиснув челюсти. Нервы так напряжены, что кажется, если услышишь какой-нибудь посторонний шум, то можно сойти с ума. Мне жалко ребят: они начинают что-то понимать и бояться. С трудом разжимаю зубы и делаю усилие, чтобы выдавить из себя звук. Мне кажется, даже мой голос изменился. Но надо глядеть веселее. Я добросовестно стараюсь ободрить себя и других.
— Я расскажу вам сказку. Слушайте!
Ребята разом утихают. Их заинтересованные мордашки вскидываются вверх. Ведь я их гораздо выше, хотя тогда и я была совсем небольшой. Летит снаряд. Нестерпимо ноющий угрожающий звук. Я забываю о сказке: Ребята дергают за рукав. Но я жду разрыва, и только после начинаю: