Она еще не поняла, что ее освободили.
Я наклонился к ней, поцеловал в лоб и сказал:
— Привет.
Она смотрела прямо на меня. Я улыбнулся ей, и она заплакала.
Это было, наверное, последнее, что я запомнил.
12
Ненавижу больницы.
Увы, мне все же пришлось провести пару дней в больнице «Бет Исраэль» в Бостоне, куда мои друзья из ФБР любезно доставили меня на вертолете из Нью-Хэмпшира. Врач сказал, что у меня напряженный пневмотракс в результате тупой травмы. Назначил кучу рентгеновских снимков, вставил мне плевральную дренажную трубку, промыл и забинтовал рану на ноге и сделал укол против столбняка. Через три дня меня выпустили.
Диана ждала меня, чтобы отвезти домой.
— Я хочу повидать Алексу. Она еще в больнице?
— Да нет, она выписалась гораздо быстрее тебя. Ее лечили от обезвоживания. Проверили, с ней все хорошо.
— Сомневаюсь. Она дома?
— Да. В Манчестере. Не знаю уж, рада она этому или нет. — По дороге на Массачусетс-авеню Диана спросила: — Хочешь, приготовлю тебе ужин сегодня? Отпразднуем.
— Замечательно. А что празднуем?
Она поджала губы.
— Например, то, что ты спас этой девушке жизнь?
— Там целая команда работала…
— Опять ты за свое. За всеми признаешь заслуги, кроме самого себя. Со мной можно без этого.
Я был так вымотан, что не стал спорить.
— Давай устроим ужин у меня, — сказала она. — Не хочу быть первым человеком, который включил твою плиту.
Волны с громким плеском бились о камни внизу, ветер завывал. Небо, мрачно-серое, казалось тяжелым. В будке охранника никого не было. Я оставил машину на круговой дорожке, поднялся на крыльцо и позвонил. Через минуту дверь открылась.
— Никеле, — сказал Маркус и улыбнулся, но улыбка была невеселая. Вид у него был усталый и подавленный.
Я прошел за ним в гостиную.
— Так и не заговорила? — спросил я.
Маркус тяжело вздохнул и опустился в кресло.
— Она и из комнаты почти не выходит. Все спит да спит.
— После такого ей надо бы с кем-то поговорить.
— Знаю, Ник. Знаю. Может быть, потом захочет. Тебя она, кажется, всегда слушала. Ты-то как, Никеле, лучше?
— Совершенно здоров, — сказал я. — А вы все правильно делаете.
Он вопросительно посмотрел на меня.
— Встречаетесь с ФБР.
— А-а. Ну, это только потому, что Шеки пообещал мне сделку.
— Отдайте Гордону Снайдеру то, что ему нужно, — сказал я, — и ФБР будет на вашей стороне. Они могут оказать серьезное давление на прокуратуру.
— Но что это значит? Меня посадят в тюрьму?
— Может быть, удастся открутиться, — сказал я. — Зависит от того, что вы можете им предложить. О «Меркурии» придется рассказать.
— Шеки говорит, мне не о чем беспокоиться, если я буду делать так, как он скажет.
— До сих пор вам это сильно помогло? — спросил я.
Он растерялся и долго не мог найти слов.
Наконец я прервал молчание:
— А где Белинда?
— Из-за нее-то я и просил тебя приехать, — сказал Маркус. — Она сбежала.
Он протянул мне светло-голубую карточку с подписью вверху: «Белинда Маркус». На ней было написано:
Милый!
Я считаю, так будет лучше. Когда-нибудь потом поговорим.
Я очень рада, что Алекса вернулась домой.
Я тебя очень любила.
Белинда
— Она сказала, что хочет встретиться с подругой в городе, а утром я нашел вот это. Что это значит?
Это значило — ее предупредили, что ФБР уже подбирается к ней. Хотя, честно говоря, доказать причастность Анны Афанасьевой к какому-то серьезному преступлению было бы нелегко.
— Иногда только в трудное время и увидишь, каков человек на самом деле.
Маркус покачал головой.
— Ник, мне нужно, чтобы ты ее нашел.
— Не думаю, что она хочет, чтобы ее нашли.
— Что ты хочешь этим сказать? Она моя жена. Она меня любит!
— Наверное, ваши деньги любила сильнее.
— Она уже несколько месяцев знала, что я банкрот. Это ничего не изменило.
— Ну, Маркус, банкрот ведь банкроту рознь, правда?
Долгая пауза.
Затем он отвернулся.
— Бросьте, Маршалл. Неужели вы правда думаете, что можно спрятать сорок пять миллионов долларов в офшоре и никто об этом не узнает? В наше время это не так просто.
Маркус покраснел.
— Ну, ладно, есть небольшая заначка, — сказал он. — Деньги, которые я не собирался трогать. Деньги, которые мне понадобятся, если я когда-нибудь вернусь в игру. — Тон у него был обиженный, даже раздраженный. — Слушай, я не собираюсь извиняться за то, что у меня есть деньги.