Воистину, вижу я двух копей, — сказала Фиал, дочь Форгала, — что яростью, ростом, порывом сравнятся друг с другом, широколобых, невиданно сильных, скачущих бок о бок, длинногривых и длиннохвостых. С одной стороны серый конь, широкобедрый, стремительный, сильный, легкий, неукротимый, могучий, с львиною гривой, мрачный, громоподобный, шумный, с вьющейся гривой, высокоголовый и широкогрудый. Словно объятые пламенем, летят комья земли из-под четырех его тяжких копыт. Несется за ним стая стремительных птиц. Правит свой бег по дороге тот конь. Каждый прыжок его вровень с полетом дыхания. Из взнузданной пасти несутся вспышки алого пламени.
Другой конь — черный, как смоль, стремительный, дивно сложенный, тонконогий, быстрый, широкоспинный, огромный, летящий вперед, неистовый, с мощным прыжком и могучим ударом копыт, с львиною, вьющейся гривой, длиннохвостый, несущийся обок с другим и неудержимый. Без устали мчится он по траве, скачет по твердому полю, и ничем не сдержать его бега.
Вижу я прекрасную колесницу с колесами из светлой бронзы. Белы ее оглобли из белого серебра, что крепятся кольцами из белой бронзы. Высоки борта колесницы, крепка ее дуга, закрученная, прочная.
На колеснице вижу я юношу, темного, покрытого кровью, прекраснее которого не сыскать во всей Ирландии. На нем чудесная, дивно сработанная алая рубаха с пятью складками. Золотая пряжка на белой его груди у ворота — с полной силой бьется о пряжку грудь. На нем светлый плащ с накидкой, изукрашенный сверкающей золотой нитью. Семь красных драконовых камней в глубине его глаз. Две щеки его, голубые, алые, как кровь, мечут огненные искры и языки пламени. Луч любви светится в его взоре. Кажется мне, что жемчужный поток во рту его. Черна, как уголь, каждая из его бровей. На боку воина меч с золотой рукоятью. Голубо-красное копье с маленькими копьями прикреплено к алым оглоблям, что держат коричневый остов колесницы. На плечах воина алый щит с серебряной кромкой, украшенный золотыми ликами диких зверей. Прыжок лосося проделывает он и иные приемы — таков едущий в колеснице.
Перед ним вижу я возничего, стройного, с веснушками на лице. Голова его вся в волнистых, ярко-золотых и алых волосах, что сдерживает бронзовая сетка, не дающая им падать на лицо. Золотые бляхи с обеих сторон в волосах юноши. На плечах его плащ с разрезами, а в руках жезл из красного золота, которым он правит конями.
Вскоре подъехал Кухулин к тому месту, где были девушки, и приветствовал их. Подняла Эмер свое прекрасное и милое лицо, взглянула на Кухулина и сказала:
— Доброй дороги тебе! (т. е. Бог, да смягчит ее тебе, — сказала она.)
— Спасение от всякого зла вам! — ответил на это Кухулин.
— Откуда ты прибыл? — спросила девушка.
— Из Интлде Эмна, — ответил Кухулин.
— Где ночевал ты?
— Мы провели ночь, — ответил юноша, — в доме человека, который пасет стада на полях Тетры.
— Что вы там ели? — спросила Эмер.
— Нам сварили остов колесницы, — ответил он.
— Какой дорогой ты приехал? — спросила Эмер.
— Ехал я между двух лесистых холмов, — отвесил Кухулин.
— Как же вы ехали дальше? — спросила девушка.
— Не трудно ответить: от тьмы моря по тайне людей Богини, по цене двух коней Эмайн, через сад Морриган, по хребту великой свиньи, по долине великой лани, между богом и провидцем, но спинному мозгу жены Фейдельма, между кабаном и кабанихой, по берегу коней Богини, между правителем Аннона и его слугой, к Монкуилле, что у четырех углов света, по остаткам великого пира, между большим и Малым котлом, к дочерям племянника Тетры, Правителя фоморов до Садов Луга. — Что же скажешь ты про себя, о девушка? — спросил Кухулин. — Не трудно ответить, — сказала девушка, — я Темра женщин, нету меня белее, я воин, который не сдастся, невидимый страж, червяк, Который уходит в воду, камыш, вокруг которого не ходят, Немало есть воинов, что не хотят никого допускать ко мне без ведома их и Форгала. — Что же это за храбрецы, добивающиеся тебя? — спросил Кухулпн. — Не трудно ответить, — сказала Эмер, — двое но имени Луи, двое по имени Луат, Луат и Лат Гойбле, сыновья Тетры, Триат и Трескад, Бриан и Балор, Бас, сын Омна, восемь по имени Конла, Конд, сын Форгала. Любой из них силою разен сотне, а ловкостью девятерым. Не трудно описать многоискусность самого Форгала. Мужа любого сильней он, ученей друида, знанием и мудростью выше филида. Уж лучше, чем предаваться забавам, сразился бы ты с Форгалом, ибо воистину всем наделен он для славных деяний и подвигов. — Почему бы тебе не оставить меня среди этих мужей, о девушка? — спросил Кухулин. — Что за причина не сделать этого, коли и ты способен на славные подвиги? — ответила Эмер. — Воистину, о девушка, — ответил Кухулин, — и мои подвиги прославятся среди деяний других героев!
Какова ж твоя сила? — спрашивала девушка.
— Не трудно ответить, — сказал ей Кухулин, — когда я слабее всего, то сражусь с двадцатью, тридцать сдержу я лишь третью всей силы. Сорок врагов встречу я в одиночку. Сотня мужей не страшна, коль стоишь под моею защитой. В смятении и ужасе от меня покидают враги брод схваток и поле сражений. Отряды я воинства в страхе бегут, лишь завидев мой облик.
Вот славное дело для мальчика! — сказала девушка, — но все же не достиг ты силы повелителя колесницы.
— Воистину, о девушка, — сказал Кухулин, — хорошо воспитал меня мой господин Конхибар. Не как скупец, грабящий свое потомство, не между печью и квашней, между стеной и очагом, не у кладовой воспитал меня он. Среди воинов и колесничных бойцов, среди друидов, кравчих и музы кантов, филидов и мудрецов, знатных людей и владельцев земель Улада вырос я, так что стал сведущ в их мудрости и искусстве.
Кто ж обучил тебя всему тому, чем ты похваляешься? — спросила Эмер.
— Не трудно ответить, — сказал ей Кухулин, — прекрасноречивый Сенха воспитал меня так, что сделался я сильным и осторожным, проворным и ловким. Я разумен в речах, я ничего не забываю. Мудростью не уступлю я мудрецам моего народа. Я направляю речи и наставляю в суждениях всех уладов, ибо укрепился мой ум, благодаря обучению Сенхи. Взял меня к себе Блаи, владелец земель, ибо близко был его народ, дабы получил я причитающееся мне. Я призываю людей королевства Конхобара к их королю. Целую неделю говорю я с ними, и каждому воздаю по его искусству и богатству. Я решаю дела чести, и определяю выкуп.
Фергус воспитал меня так, что своею геройскою силой сильнейших могу сокрушить я. Горд я силой своей и доблестью, и могу охранять рубежи своего края от чужеземцев. Всех, кто слаб, я опора, сокрушитель всех сильных. По справедливости воздаю я обиженному, и унижаю заносчивых, ибо так воспитал меня Фергус.
У колен филида Амаргина сидел я и потому сумею прославить короля на любом празднестве да состязаться с любым в силе, храбрости, мудрости, ловкости, находчивости, могуществе и справедливости. Могу я поспорить с любым колесничным бойцом. Никому не воздаю я благодарности, кроме самого Конхобара.
Финдкоем вскормила меня, а Конал Кернах воитель возлюбленным братом моим был молочным. Катбад прекрасноликий обучал меня ради матери моей, Дехтпре, так что стал я искусен в друидическом знании и сведущ в тайной мудрости. Все улады растили меня — возницы и колесничные бойцы, короли и первейшие певцы, и стал я любимцем собраний и воинств, я равно стою за честь каждого. Воистину я свободен, и мое право па это дано мне Лугом от Зхтре Быстрой Дехтире до Сид Бруга.
— А ты, о девушка, — сказал Кухулин, — как воспитывалась в Садах Луга?
— Воспитали, меня, — ответила Эмер, — в обычаях фениев, в законном поведении, в чистоте, в королевском достоинстве и благонравии, так что славлюсь я честью и нравами среди стай коровосхожих женщин Ирландии.
— Воистину достославны эти обычаи, о девушка, — сказал Кухулин, — и раз так, то почему бы не соединиться нам? До сего дня не встречал я женщины, которой были бы но силам беседа и встреча со мной.