Одним словом, долго ли коротко ли, но мои скитания по железным и прочим дорогам закончились – и я оказался в той самой воинской части, куда так сильно стремился. По прибытии выяснилось, что это учебно-тренировочный полк, через который проходят все летчики, переводящиеся из строевых частей в ОСНАЗ. В основном это старшие лейтенанты или капитаны, почти все с орденами и медалями; один я среди них был сиротой-сержантом с треугольниками в петлицах, а не кубарями. Впрочем, встретили меня там как старого знакомого и первым делом присвоили мне звание младшего лейтенанта – как выразился командир полка майор Аверин, авансом, чтобы рука не отсохла козырять каждому встречному поперечному командиру, которых тут просто пруд пруди.
Потом я пытался дознаться, в чем там было дело, но наткнулся на объяснение, что это личное распоряжение товарища Сталина: оказывать наибольше содействие людям, включенным в какой-то там особый список. За прочими разъяснениями следовало идти к самому товарищу Сталину. Но я не пошел, просто стал учиться военному делу самым настоящим образом. Ведь если меня включили в какой-то особый список, то я должен был, кровь из носу, оправдать оказанное мне высокое доверие. Помимо всего прочего, инструкторами в нашем учебном полку служили настоящие пленные немецкие летчики из числа тех, что перешли на сторону СССР и вступили в армию так называемой «Свободной Германии». Именно они – иногда через переводчика, иногда через «твоя моя не понимай» – рассказывали нам о сильных и слабых местах немецких самолетов и вступали с нами в учебные воздушные бои на трофейных машинах. Конечно, это была весьма ценная информация, которая должна была помочь нам как можно скорее разгромить проклятых фашистов, но все равно я не понимаю, как это можно было учить вражеских солдат убивать своих соотечественников…
– Понимаешь, Ванья… – сказал мне один такой инструктор, лучше других научившийся болтать по-русски, – мы все быть прокляты, когда пойти за сатанист Гитлер. Германия быстрее терпеть поражение – больше немцев оставаться жить. Ты воевать лучше – всем потом быть хорошо.
Вот такие, понимаешь, пирожки. Впрочем, полтора месяца учебных курсов пролетели для меня незаметно, и в конце марта я уже был распределен в третий авиакорпус ОСНАЗ генерала Худякова, действующий на средиземноморском направлении. Не успел я прибыть в часть и освоиться от почти суточного перелета на Ли-2 с четырьмя промежуточными посадками, как началась итальянская операция. Впрочем, в начале операции боев не было совершенно. Италия то ли сдалась, то ли перешла на сторону СССР… Одним словом, никто так и не понял, что именно она сделала, но итальянские солдаты сопротивления нашим войскам не оказывают, хотя и воевать на нашей стороне тоже не хотят, и итальянские летчики тоже. Вот сегодня, когда стало понятно, что германские бомбардировщики идут бомбить Рим, на нашу подготовку к боевому вылету итальянцы смотрели с интересом, но и только. Никаких шевелений на стоянках, куда оттащили их зачехленные истребители, не наблюдалось. И только когда повсюду завыли сирены воздушной тревоги, итальянские техники и летчики, сбившиеся в группки на окраине аэродрома, проявили признаки оживления. Но наблюдать за этим было поздно. Моя «Лавка» уже шла на взлет.
Перехватили мы немцев километрах в пятидесяти от этого их Вечного Города. Они как раз снижались, чтобы выйти на самый удобный для бомбежки эшелон, а мы, соответственно, набирали высоту. Атака на пологом пикировании с превышения в километр – это, я вам скажу, нечто. Когда «Лавки», набирающие скорость подобно катящимся с горы санкам, достигли шестисот пятидесяти километров в час, пришла команда запускать эресы. Противосамолетные реактивные снаряды по групповой цели запускаются залпом всего полка; и тот, кто видел зрелище трехсот дымных следов, одновременно тянущихся к вражеским самолетам, не забудет его никогда… Попали мы вполне удачно: большинство снарядов прорезало вражеский строй и взорвалось среди немецких бомбардировщиков. Множественные кляксы разрывов черного дыма, буквально испятнавшие вражескую формацию, показали, что свое дело мы сделали хорошо.
Но мне некогда было любоваться на горящие и падающие самолеты. Чуть подправив курс, я выбрал один из тех вражеских бомбардировщиков, что находились буквально передо мной. Энергичное сближение, не глядя на кинувшихся в мою сторону мессеров, (потому что ими займутся «Яшки») – и длинная очередь из пушек вспорола «юнкерсу» мотор и кабину; и вот я, проскочив под вражеский строй, отчаянно тяну ручку на себя, чтобы, выйдя на свечу, заложить боевой разворот. Повторная атака – и еще один вражеский бомбардировщик ныряет вниз в последнее пике с исковерканной пилотской кабиной. Кажется, задымился еще один, который шел с ним рядом; но я не уверен, потому что мне некогда разглядывать дело своих рук. На выходе из атаки оглядываюсь. Поблизости ни одного месса. Им не до меня, потому что с ними отчаянно грызутся «яшки», и мне хочется надеяться, что наши побеждают; и черные дымные следы, во всех направлениях исчертившие небо – это от сбитых мессеров, юнкерсов и дорнье…