Священник даже подскочил от гнева.
— Что я слышу! — заорал он. — Кто сказал, что Христос был незаконным сыном плотника? То дух святой сошел на Марию.
И Тариэл с таким пафосом стал разъяснять тайну непорочного зачатия Христа, словно вел богословский спор с еретиками на Вселенском соборе.
Тамар бросилась за помощью к Каролине. Со слезами вбежала она к невестке и стала ее умолять спуститься во двор, убедиться воочию, как прекрасна Родам, и как-нибудь уговорить отца приютить несчастную.
— Если ты не сделаешь этого, я брошусь в колодец! — грозилась Тамар.
Накануне у Каролины произошла стычка с Тариэлом. Тем не менее она оделась и пошла к нему.
Долго убеждала она свекра, что так относиться к больной неудобно.
— Херипс врач, — доказывала она, — о нем станут говорить как о человеке корыстном и бездушном.
Напомнила Тариэлу о его христианском долге.
Священник долго не сдавался; он заявил, что женщину, имевшую незаконную связь, нельзя впускать в честную христианскую семью.
Но под конец все же смягчился и разрешил перенести Родам в комнату Даши.
Ее отцу было позволено постелить себе бурку и переночевать там же, в сенях.
А в это время Тамар, легла ничком на постели, горько плакала. Так горько, словно не Родам, а ей предстояли сегодня опасные роды. В сердце ее болела неизлечимая рана: «Незаконнорожденный!..» Перекошенное от ярости лицо Тариэла стояло перед ней.
Вернувшаяся Каролина застала ее в слезах.
— Чего же ты плачешь? — сказала она улыбаясь. — Я уговорила отца.
Тамар вскочила, обрадованная тем, что Родам проведет в ее комнате хоть одну ночь.
Но, узнав, что Родам будет ночевать не у нее, а в комнате Даши, опять сникла. Однако накинула на себя шаль, попросила Каролину пойти с ней и кликнула Лукайя.
Арбу подкатили к самому крыльцу.
Лукайя, отец Родам и Тамар перенесли больную в комнату Даши. И тут Каролине и Тамар предстала ее необычайная красота.
Родам беззвучно плакала, и хрустальными потоками струились слезы по ее пылавшим от жара персиковым ланитам.
Эта хрупкая девушка была обременена зрелостью выношенного ею плода, словно слабенькая ветка, отягченная мандаринами. При свете электрической лампочки сверкала белая кожа на ее прекрасных руках; как два громадных смарагда блестели глаза.
Каролина не могла скрыть своего изумления при виде такой совершенной красоты.
Лукайя сидел тут же на корточках и крестился. «Уж не явилась ли богородица Мария вторично на землю?»
У Тамар от волнения разрумянились щеки, зеленые глаза горели каким-то темным, загадочным блеском.
Округлость груди и бедер необыкновенно красила ее фигуру.
Наклонившись над Родам, она ласкала ее с такой нежностью, словно та была ее младшей сестрой.
Каролина переводила взгляд с одной девушки на другую и не могла решить, которая из них прекраснее.
Тамар дала больной брому, и Родам несколько успокоилась. Утомленная продолжительной тряской на арбе, она взмахнула еще раз своими веерообразными ресницами и отдалась благодетельному сну.
Перед тем как лечь, Тамар горячо молилась. Но сон не шел. Неотступно стояло перед ней юное лицо Родам, весь ее прелестный облик.
И какой бессердечной показалась Тамар природа, взвалившая столь страшную повинность на этого ребенка!
Она вспомнила искаженное гневом лицо священника. И оскорбительное слово «незаконнорожденный» с новой силой прозвучало в ее ушах. Вновь охватило ее негодование. В эту минуту она возненавидела тирана-отца.
Боже, в какой жуткой неизвестности таится ее завтрашний день! Если отец так яростно поносит какую-то неизвестную ему девушку, то что же будет, когда он узнает, что его дочь Тамар…
Но здесь нить ее мыслей обрывалась: слишком страшно было следовать за ними дальше…
«Как бессердечен ты, о господи! Какое тяжкое испытание возложил ты на меня! Как жестоко покарал ты меня, боже! Чем я, несчастная, провинилась перед тобой? Мою первую любовь ты обратил в отраву! Отнял у меня Тараша, дорогого Мисоуста, и оставил меня одинокой».
Ласковое лицо Тараша всплыло перед ней… Дубняк, голуби… В легкой дремоте представилось Тамар, что тянутся к ней сладкие уста возлюбленного. Запрокинул ей голову, поцеловал…
Она проснулась. Жалкая плешивая голова отца Родам вспомнилась ей. Как он проклинал обольстителя своей дочери! А Родам, лежа на арбе, слушала его ни жива ни мертва.
Ни за что не позволит Тамар, чтобы кто-нибудь осмелился при ней поносить светлое имя Тараша Эмхвари! Если даже он окажется жив, — да, если даже он жив и бросил, ушел от нее, — все равно никому не позволит она его оскорблять!