Доктор побелел, зло взглянул на Каролину. Потом молча отвел руки Тариэла и направился к двери.
Грузное тело священника пошатнулось, у него запрокинулась голова. Каролина и Лукайя кинулись к нему и уложили потерявшего сознание старика на диван.
.ПИСЬМА ИЗ МАХВШСКОЙ БАШНИ
«Пещера великанов».
1932 г. 14 января.
Дорогая Каролина!
Странный случай приключился со мной недавно. Говоря по правде, в этом скорее повинна лихорадка.
Всю неделю моросил дождь, шел снег и свирепствовала метель. Совершенно размыло тропинки. Мы уже не могли пользоваться ни кошками, ни лыжами, ни альпенштоками.
У нас кончился хлеб, не было соли и даже воды, потому что тропинки, которые вели к железным источникам, сделались непроходимыми. Саур и Арзакан, не выдержав, вернулись в башню Махвша. Под конец изменили нам и Тенгиз, и Осман.
Но Темур, наш предводитель, не сдавался. Надо видеть, как прыгает по кручам этот старик! Я прозвал его туром.
Увязавшись за ним, я тоже карабкаюсь по обрывам.
И сколько раз Темур спасал меня от смерти!
Однажды у меня выскользнул альпеншток, я споткнулся и повис, уцепившись кое-как за обледенелую скалу.
— Не гляди вниз! — крикнул мне Темур и, прыгнув, точно рысь, схватил меня за руку.
В подобных случаях не следует смотреть в бездну. Если глянешь невзначай, — тогда пропал.
Но ведь вы знаете, как падок я на острые ощущения. И вы поймете, каких огромных усилий стоит мне удержаться от соблазна. Взгляд мой нет-нет да скользнет к бездне.
По утрам, кончив молиться богине охоты Дали, Темур тотчас же начинает читать мне наставления. Первое из них: «Избегай глядеть в пропасть». (Выло бы хорошо, если бы Темур о детства был приставлен ко мне дядькой. Тогда из меня вышел бы скромный и благоразумный гражданин.)
Много раз возвращался я в пещеру промокшим до костей. У нас вышли и дрова. Ночевка в холоде, без огня, еще больше подорвала мои силы. Возобновились приступы лихорадки. До самой альпийской зоны дошла эта гиена, преследуя меня еще от колхидских болот.
Однажды Темур чуть свет вышел на охоту за глухарями. В последние дни у меня держалась температура, поэтому он не взял меня с собой.
Подремав немного, я очнулся. Не мог понять: утро ли, полдень или полночь? Ломота во всем теле, боль в коленях.
Гляжу на давно потухший очаг. Ни одной искорки не видно в нем.
Лежу, закутавшись в шубу из турьих шкур.
Почему-то шуба кажется мне легче пуха. Мне холодно, я стучу зубами. Вон там валяется бурка Темура.
Мечтаю: хоть бы пришел кто-нибудь и набросил на меня еще и эту бурку. Хочу приподняться, но не слушаются конечности. Такое ощущение, будто меня четвертовали и переломили мне позвоночник.
Кутаюсь в шубу, а она кажется мне легче пуха — шуба, сшитая из шкур семи туров! Ах, хоть бы пришел кто-нибудь и укрыл меня буркой Темура! Не только буркой, пусть положит на меня вон ту каменную плиту, чтобы я мог ощутить тяжесть!..
Гляжу на свет, проникающий через бойницы. Чуть-чуть приподняв голову, вглядываюсь в пасмурный день и в ледники, поблескивающие точно олово.
Свет и холод врываются через бойницы. Пепельно-серые тучи несутся к северу, беременные дождем тучи. Они то катятся, настигая друг друга, подобно мутным волнам Ингура, то, завихренные, крутятся столбом, словно пыльный смерч в пустыне.
Это потрясающее зрелище.
Отворачиваюсь от холодного очага. В углу лежат две потухшие лучины и несколько обуглившихся поленьев, припрятанных Темуром про черный день.
Он, бывало, говорил нам:
— Вы, люди долины, жадны. Сохраним это на случай, если кто-нибудь из нас заболеет.
Теперь я беспрекословно выполняю все указания Темура, не нарушаю табу, не стреляю в вожака, пока не покажется все стадо, и не курю, ибо знаю: тур осторожен, а ветер — злостный сплетник. На охоте я стараюсь не дышать и так осторожно двигаюсь, что не слышно ни малейшего шороха.
В одном лишь я грешу: по утрам, вставая, не творю молитву и не обращаюсь к богине охоты Дали со словами: «О божество, сотворившее дичь!..»
А не делаю я этого из убеждения, что на молитву должен становиться лишь тот, кто действительно верит в могущество бога. В противном случае он только смешон.
Как молиться мне, нечестивому, не верящему ни в Дали, ни в сатану?..
Но я слишком отвлекся. Говорил о дровах, а получилась атеистическая пропаганда. (Впрочем, так часто бывает: начнут разговор о гвозде, а кончат заупокойной.)
Итак, снова поворачиваюсь к очагу, — и что же! Кто-то развел огонь. Мало того, зажег еще семь лучин, и вот льют сияние в пещере семь ярких лучин, точно семь золотых подсвечников, Приятный запах стоит в Пещере великанов.