Как росы небесные, сладостны слезы. Как ртуть — игривы они и светлы. Мягка слеза. Мягчит она гнев и обиду.
Но бывают неудержимые, обильные слезы, которые душат, разрывают человеческое сердце.
Именно так душили дедушку Тариэла слезы. И кто знает, сколько времени просидел бы он еще в таком состоянии, если бы стенные часы не пробили четыре.
Четыре часа! Значит, очамчирский поезд давно уже прибыл. Значит, Лукайя все еще не возвратился из Илори? А может, приехал? Нет, видно, наплевать ему на хозяйство. Небось и не думает о том, что хотя бы лошадь и коров надо напоить.
И снова вспыхнул гнев в душе дедушки Тариэла.
Он достал бром, дрожащими руками налил в ложку и выпил. Взяв костыль, направился на кухню.
И тут произошло нечто ужасное…
Даша, по-видимому, забыла запереть дверь кухни. Черная собака, опрокинув котел, уплетала остатки мамалыги.
Тариэл цыкнул на собаку. Та, испугавшись, шарахнулась. Котел повис у нее на шее.
Собака начала носиться по кухне, налетела на горшок с молоком, расколотила его. Молоко разлилось по полу. Обезумев от страха, она пролезла между кувшинами, опрокинула и побила их; хлынула вода, смешалась с молоком и захлестнула туфли дедушки Тариэла, который не успел отскочить. Вода замочила ему ноги.
Подумать только: промокли ноги! Дедушка Тариэл вышел из себя, погнался за собакой и у порога кинул в нее свой крепкий кизиловый костыль.
Собака кинулась к двери, но не сумела перетащить через порог тяжелый котел и со всего размаху ударилась о косяк. Котел раскололся надвое.
На этом злоключения дедушки Тариэла не кончились. Пока он воевал с собакой, всполошившиеся куры повзлетали на полки и чердачные перекладины.
Чтобы согнать их оттуда, дедушка Тариэл постучал палкой о стену. Это еще больше напугало кур, они закудахтали и стали перелетать с полки на полку, шумно хлопая крыльями. Одна задела горшок с чечевицей, другая налетела на длинные пучки сушеного шафрана, висевшего в углу па крюке. Пучки рассыпались, полетели сухие листья.
Пыль и копоть заполнили кухню.
Все восстало против дедушки Тариэла! Но он продолжал отчаянно бороться и кричать:
— Да-аша-а-а! Да-аша-а-а!
Наседка рыжего цвета прямо-таки подняла его на смех.
Ни внушительный вид старика, ни его палка не могли ее унять. Она сновала перед самым носом дедушки Тариэла, но не спускалась с полки.
На покрытой копотью перекладине хорохорился красный петух, переваливаясь с ноги на ногу и щедро осыпая сажей голый череп дедушки Тариэла.
Стоял такой гомон, кудахтанье и крик, будто в курятник забралась лиса.
Рыжая курочка привела дедушку Тариэла в ярость. Точно насмехаясь над ним, она неторопливо прохаживалась по полке и подмигивала ему своими узкими, чечевичного цвета глазками. Казалось, сам сатана вселился в эту птицу, чтобы поиздеваться над старостью и беспомощностью бывшего лихого наездника.
Дедушка Тариэл нагнулся, поднял плоский камень, которым прикрывали кувшин с водой, и запустил им в рыжую курочку.
«Ах, так! Швыряться в меня камнями!» — возмутилась курица, точно спесивая княгиня, и, закудахтав, взлетела на закопченное бревно. Остальные куры всполошились еще больше, и облако копоти окутало дедушку Тариэла, густо оседая на его плеши, на длинных усах и бороде.
Теперь уж он должен был признать свое бессилие. Не подозревая, что все лицо и борода у него в саже, он покинул торжествовавших победу кур, крепко замкнул дверь, чтобы черная собака не забралась сюда снова, и направился к хлеву.
В это время Даша, нагруженная бельем, спускалась по лестнице. Даша была суеверна. Увидев вымазанного в саже старика, она вздрогнула и остановилась как вкопанная, приняв его за домового. А когда узнала барина, то выронила белье и, истерически захохотав, убежала в дом.
«Что так рассмешило эту взбалмошную дуру? — подумал дедушка Тариэл. — Впрочем, чему удивляться? Не только эта идиотка, весь свет спятил с ума!»
И он пошел дальше. В хлеву мычали голодные коровы. Через дверь, которую Даша оставила открытой, сюда проникли телята и принялись беспокойно сосать сухое вымя коров. Еще раз проклял дедушка Тариэл «спятившего с ума Лукайя» и направился в конюшню.
Там было еще хуже.
«Этот ублюдок Лукайя» слишком коротко привязал лошадь, и изголодавшееся животное грызло доску.
А в заднюю дверь, как оказалось, пролезли свиньи; наткнувшись на мешки с овсом, они разодрали их, наелись до отвала, а чего не осилили, — потоптали и изгадили.
Выпачканная в тине матка-свинья, разлегшись на куче овса, доедала, лениво похрюкивая.