Под язык Арзакан заложил камешек и бормотал бессвязные, непонятные слова.
Суеверный Лукайя был в восторге, что всемогущий бог послал в шервашидзевскую семью блаженного, косноязычного странника, который раскроет тайну потери креста и излечит Тамар.
«Таков уж закон чуда: является оно неожиданно к страждущему в доме верующего».
И, жадно разглядывая «блаженного старца», Лукайя думал о пришельцах, являющихся в ночи, и об истолкователях темных прорицаний.
Он зажег светильник, поставил его на деревянный короб и не сводил глаз с нищего-вещуна…
Одежда нищего промокла от дождя. Из-под башлыка клочьями выглядывала желтоватая борода. Странник сидел насупясь, и даже задушевная беседа не могла смягчить угрюмого выражения его лица.
— Ворожей пришел! — поспешил порадовать всех Тариэл Шервашидзе. Он ликовал не менее Лукайя, что так невзначай завернула к ним эта заблудившаяся ласточка былых времен.
Прежде ведь двор шервашидзевской усадьбы всегда, бывало, кишел ворожеями, кудесниками, заговаривающими сглаз, кликушами, юродивыми, монашками, схимниками и бродячими музыкантами.
Тариэлу не сиделось от нетерпения.
«И чего этот дурень Лукайя задерживает странника, не ведет его к Тамар!» — сердился он.
И, выйдя на балкон, стал кликать Лукайя.
— Никак не отучишь этого окаянного от его упрямства. А после последнего побега и вовсе спятил с ума, — ворчал Тариэл и снова завопил: — Лукайя-а-а-а!
И без того взбудораженные собаки совершенно обезумели от воплей хозяина.
Усмехаясь про себя, поддерживаемый под руку священником, Арзакан, кряхтя, поднимался по лестнице.
— Добро пожаловать, странник, ниспосланный нам богом! — торжественно и приветливо встретил нищего Тариэл.
Арзакан нарочно оступился на последней ступеньке и, подогнув правую ногу, закачался, будто собирался упасть.
Дедушка Тариэл, сам еле стоявший на ногах, поспешил ему на помощь. Коснувшись в темноте поясницы нищего, он скользнул рукой по стволу маузера.
Лохмотья Арзакан надел поверх своей одежды, и поэтому Тариэл не разобрал, на что наткнулась его рука.
— Что это у тебя, сын мой? — спросил удивленно священник.
— Изуверы вывихнули мне бедренную кость, отец! — пробормотал лжеворожей.
Тариэл Шервашидзе и Лукайя были вконец растроганы, увидев воочию «еще одну жертву религиозного преследования».
— Писано, сын мой: «Блаженны преследуемые из-за меня», — сказал дедушка Тариэл, обращаясь к нищему.
Побеседовав со старцем в коридоре, Тариэл хотел повести его в свою комнату, но внезапно потухло электричество, а единственную лампу, имевшуюся в доме, Даша унесла в комнату больной.
И еще раз проклял бывший протоиерей большевиков и их заводы.
— Говорят, перегружены заводы, а нам из-за этого приходится сидеть в темноте. И заводы, и электричество — все это дьявольское изобретение, — жаловался священник. — Где только появляется завод, электричество, железная дорога, — там бога не признают.
Верный абхазским обычаям, Тариэл вообще избегал входить в комнату Тамар (хоть и родная дочь, а все же женщина). Но сейчас была этому еще одна причина: Тариэл знал, что в комнате Тамар сидит Тараш Эмхвари. Священнику это очень не нравилось, но он терпел. И чтобы не обнаруживать своего раздражения, старался с ним не встречаться.
Сильно забилось сердце у Арзакана, когда он увидел лежавшую в постели Тамар.
Лукайя пододвинул к кровати стул.
Арзакан сел, огляделся.
Желтоватый, тусклый свет лампы освещал комнату. На диване, рядом с Каролиной, сидел Тараш Эмхвари, они о чем-то шептались по-немецки.
Тараш не обратил никакого внимания на вошедших. Любопытная Каролина порывалась завести с диковинным гостем разговор на ломаном русском языке, но тот через Лукайя дал знать, что не понимает по-русски.
Это заставило немку угомониться, и она снова занялась беседой с Тарашем.
Арзакан сидел сгорбившись, мокрый башлык съехал ему на глаза, он поминутно вздыхал и сопел, как простуженный буйвол. Украдкой, осторожно кидал взгляды на Тамар. И когда больная, беспокойно ворочаясь на постели, откидывала одеяло, любовался молочной белизной ее груди.
О, каким счастливым казался ему в эту минуту Тараш Эмхвари! Ведь он мог хоть каждый вечер, без дурацкого парика, заходить в эту комнату, сидеть у изголовья Тамар, смотреть на нее. И кто знает, только ли смотреть?..
Пропасть подозрений разверзла перед ним свою страшную пасть. В эту минуту он готов был погнаться за молочным братом, убить его в тутовой аллее, прикончить его, как бешеную собаку. В сердце Арзакана Звамбая забушевали, смешавшись, любовь, зависть, ревность. Он весь трясся и согнулся еще сильнее, точно зверь, готовящийся к большому прыжку.