Арзакан был ошеломлен. Правда, он слышал, что Тамар больна оспой. Но что ей стало так плохо, этого он не знал. Однако и бровью не повел и, продев тесьму, спросил с безразличным видом:
— Кто тебе сказал?
— Сегодня утром видела ее тетку. Она здесь проездом в Зугдиди, но паром снесло рекой, поезда не ходят. Убивается бедная женщина!
Некоторое время оба молчали, будто между ними встала стена.
Арзакан чинит подпруги, оборванные Арланом, а мысли его далеко.
Ингур вышел из берегов? Что за беда! Разве в прошлом году, в это же время, не переправился он через беснующийся Ингур? А ведь тогда жизни Тамар не грозила опасность. Нет, Ингур не препятствие для Арзакана.
Он должен видеть Тамар, ничто не помешает этому — даже если Черное море, выйдя из берегов, захлестнет всю Мегрелию…
— Неужели так осложнилась оспа? — спросил он, подняв голову.
Дзабули попыталась заглянуть ему в глаза, но Арзакан снова наклонился к подпруге и сильно дернул тесьму. Тесьма лопнула.
— Какая там оспа! Будто не знаешь, что с ней?
— Откуда же мне знать.
Дзабули еще раз взглянула на склоненную над работой голову Арзакана и промолвила:
— Тамар уже на восьмом месяце беременности…
Арзакан похолодел. На мгновение он испытал такое чувство, будто внутри у него что-то оборвалось. Хотел спросить: «От кого?», но удержался.
«От кого? Надо ли еще спрашивать об этом!» Он выронил шило. Потянулся ногой, придвинул шило, поднял, но работать больше не мог.
Обрезал пришитые не на месте подпруги, перевязал концы и вышел присмотреть за лошадью.
Увидев Тараша Эмхвари, идущего через двор, Дзабули подумала, что вряд ли Арзакан ему обрадуется. Джаму и Келеш подбежали к Тарашу; он поцеловал их в лоб и, хотя был сильно взволнован, все же нашел несколько ласковых слов для ребят.
Спросил о кормилице: «Когда думаете выписать ее из больницы?» Справился о соседях.
Арзакан вошел в комнату, и Дзабули почувствовала, что она не ошиблась. При виде Тараша Арзакан побледнел, потом румянец залил его лицо. Но, взяв себя в руки, процедил сквозь зубы:
— Ах, это ты, Гуча. Хорошо сделал, что зашел.
Дзабули кинулась собирать на стол, но Тараш заверил, что только что позавтракал.
Арзакан молчал. Присутствие Тараша было ему тягостно. Усадил гостя около очага, а в душе ждал, чтобы тот поскорее оставил его дом.
Тараш окинул взглядом закоптелую кухню, и в воображении его живо возник образ Джамлета Тарба со шрамом на шее. Он поспешил прогнать это видение и без обиняков сказал Арзакану:
— Знаешь, зачем я пришел? — и после некоторого молчания добавил: — Мне срочно нужно быть в Зугдиди, одолжи мне коня.
Арзакан закусил губу.
— Цира хромает. На Арабиа я сам собирался в Зугдиди, но что делать, — бери!
Тараш встал.
— Сейчас поедешь? — спросил Арзакан и тоже поднялся.
— Да, сейчас же.
Минут пять оба молча возились около жеребца, прилаживая седло, и за все это время ни один из них не обмолвился ни словом. Потом Арзакан погладил Арабиа по крупу и сказал:
— Ну, а если не будет парома, что будешь делать?
— Уж как-нибудь переправлюсь…
«Чтоб к дьяволу тебе переправиться! — подумал Арзакан. — Может, на погибель проклятого оседлал я лошадь».
В эту минуту он не пожалел бы даже Арабиа, вновь обретенного Арабиа, чтобы тот стал демоном смерти для Тараша Эмхвари.
Тараш вскочил в седло и тронул коня. Печально глядел Арзакан вслед любимому жеребцу, потом окликнул Тараша и, попросив подождать, вошел в дом. Вынес какой-то предмет, завернутый в бумагу, и протянул его Тарашу.
— Передай это Тамар. Я нашел этот крест в Илори в прошлом году, но скрыл от нее.
Тараш узнал крест.
Арзакан вернулся в комнату.
— Вот что, — обратился он к Дзабули, — одевайся-ка! Мне нужно в сельсовет, по дороге зайдем в загс и зарегистрируемся.
Глаза Дзабули наполнились слезами.
Подбежала к сундуку, стала искать свое выходное платье.
Самолет, словно ястреб, переждавший непогоду, поднялся с Кахорской долины и, сделав несколько кругов над опустевшим лесом, повернул на восток.
Арзакан сидел позади Личели и его заместителя. Из-за гула мотора он не слышал слов, которыми изредка перекидывались.
Под ними расстилались колхидские холмы, покрытые лавровишней; потом крылатая машина пронесла их над ледниками Сванетии, над вышедшим из берегов Ингуром, горой Урти, над окрестностями Зугдиди… Через минуту места, где Арзакан столько выстрадал за последний год, остались позади.
Ослепительно алые облака плыли навстречу. Словно предвестие новой жизни, полной радостного труда, открылась залитая солнцем панорама Картли.
Арзакану Звамбая казалось, что самолет вот-вот пронзит солнечный диск — круглый, как обод аробного колеса.
СМЕРТЬ ЛЯГУШКИ
Лукайя Лабахуа ушел вскорости после Тараша. Цируния заприметила его, когда он подходил к калитке. Старушка хотела поручить юродивому поколоть дрова и закричала:
— Постой, постой! Закуси малость, потом уж иди.
Но Лукайя хорошо знал: если ему предлагают закусить, то, значит, или заставят носить из колодца воду или пошлют куда-нибудь с поручением.
— Скажи, по крайней мере, когда ты придешь, чтоб тебе пусто было! — взывала Цируния и бежала за ним с подоткнутым подолом.
— Никогда уже больше, никогда! — ответил Лукайя и, придерживая рукой брюки, затрусил еще торопливее.
Кое-как добежал он до окумской церкви, отыскал старинную набатную трубу в поднялся на колокольню.
Окинул взором окумское ущелье, потом приложил трубу к губам и затрубил. Услышав раскатистое эхо, почувствовал такое удовлетворение, точно отомстил кровнику. Протрубил еще раз. Глянул вниз: к площади торопливо стекалась молодежь.
Сбежав по деревянной лестнице, Лукайя юркнул в кустарник. Около трех километров проплутал чащей, потом опять выбрался на шоссейную дорогу. Он так хоронился, бежал с такой оглядкой, как будто за ним гналось все население Окуми. Прижимая одну руку к груди, точно удерживая колотившееся сердце, старик задыхался, напрягал последние силы. Он вряд ли добрался бы до Ингура, если бы его не подвезли аробщики. И подоспел как раз, когда моторная лодка, перевозившая дорожных мастеров, готовилась отчалить от берега.
— Ради спасителя, переправьте меня! Я спешу с лекарством для умирающей!.. — взмолился Лукайя.
Рабочие посмеялись, но сжалились над стариком и перевезли его на другой берег.
Приближаясь к Зугдиди, Лукайя повстречал Шардина Алшибая. Шардин шел с женой доктора Киласониа и не счел нужным заметить юродивого. Но Лукайя, не смущаясь этим, кинулся к нему и спросил, что слышно о Тамар.
— Тамар скончалась сегодня ночью, — небрежно процедил Алшибая.
У Лукайя подкосились ноги. Опустился тут же на землю и начал бить себя по голове и по лицу.
Потом медленно поднялся, повернул назад и по проторенной арбами дороге побрел к бывшей дадиановской мельнице.
Только что засеянные пашни были затоплены водой. Чайки, пеликаны и цапли копошились па лугах.
Лукайя шлепал босыми ногами по лужам, утопая по колено в воде, и высоким бабьим голосом причитал.
Пасшие буйволов мальчишки побежали за ним.
— Эй, Лукайя, уже не побил ли тебя поп?
— А-ау, Лукайя, а-ау! — хохотали они, глядя на этого выпачканного в грязи уродливого человечка.
— Побили меня, побили! — отзывался им Лукайя и продолжал идти, громко всхлипывая.
— Пожалуйся на попа, Лукайя, пожалуйся! — и, вложив в рот два пальца, они свистели ему вслед.
— Оставьте меня, дайте мне умереть спокойно, — плакал Лукайя.
Потом ему перерезали путь осушительные канавы. Чтобы положить предел буйствам Ингура, были устроены дамбы; болота с их зловредными обитателями оттеснили от пахотных земель, непроходимые заросли превратили в плодородные поля. В этом году Ингур в последний раз атаковал воздвигаемые против него твердыни.
В нескольких местах река, устремившись к месту старого своего гульбища, прорвала дамбу. В высохших запрудах застоялась вода, и лягушки опять заселили свою привычную обитель.
Лукайя бесшумно прокрался мимо рабочих бараков, боясь встретить кого-нибудь. Но был выходной день, кругом не видно было ни души.