— Гляньте на реку, берега-то не видать! — говорит паромщик. Он предложил Тарашу сойти с коня и переночевать в сторожке.
— Сегодня какой-то Ваханиа перебрался на ту сторону, но это было еще до захода солнца. Дождитесь рассвета и тогда попытайте счастья. Если спешите на скачки, то они начнутся лишь послезавтра.
— Нет, у меня дело поважнее скачек, — ответил Тараш, поворачивая лошадь.
Встревоженный паромщик шагнул вперед и ухватил повод.
— Не безумствуй, юноша! В такое время самому дьяволу не переплыть Ингур. В позапрошлом году удалось одному старику с сыном, но та весна была не такая многоводная.
— Ничего, как-нибудь проскочу, — сказал Тараш.
— Я тебя прошу, вернись, — убеждал паромщик.
Тараш поглядел на реку. С ревом неслась она к Черному морю, взъерошенная, как тигрица, у которой только что отняли детенышей.
«Если молитвы моей матери что-нибудь значили в этом мире, то сегодня буду на том берегу», — решил Тараш. А завтра он увидит Тамар. Она не должна погибнуть!
Здесь, на этом берегу бурного потока, останется его безвольная, путаная, никчемная жизнь. И начнется жизнь, полная деятельности, ибо в начале «было дело», а не слово.
Тот, другой берег, освещенный дальним отблеском лунного света, даже не походил на землю, а скорее на громадный смарагд. Такое же чистое, лазурное будущее ожидало там Тараша Эмхвари.
Грозный гул стоял над рекой; казалось, Ингур вызывал Эмхвари на поединок.
И вдруг мозг Тараша прожгли раскаленные слова: «Именем отца, сына и святого духа проклинаю Эмхвари! Да исполнится над ним проклятие сто восьмого псалма! Ибо Эмхвари отступил от церкви и примкнул к сатане».
«Вздор! — мысленно отмахнулся Тараш. — Кого может сейчас взволновать бессильное шипенье злобного старца — в наше время, когда не осталось в мире ни бога, ни сатаны?..»
— Вздор! — громко повторил Тараш.
Раздался цокот подков по камням. Сперва коварный Ингур покорно расступился перед всадником, точно расстелил ему покорно атласный ковер. Как только что вынутая из кипятка шелковая прядь, блестела перекатываясь речная волна. И так ласково колыхались прибрежные волны, словно впереди не ревел бешено мчавшийся поток, сверкающий нестерпимым зеркальным блеском.
Глаза Тамар тонули в зеркале — синие как небо, синие как море…
Тараш взмахнул нагайкой и бросил коня в самое сердце пучины, чтобы вырвать еще один день жизни из жадных рук судьбы.
Тогда, выгнув могучие спины, ревя и шипя, вздыбились срединные волны и стали хлестать по крупу коня и перекатываться через седло. Привстав на стременах, всадник гикнул во всю силу голоса и вступил в единоборство с драконами.
Луна закрылась облаками. На помутневшее зеркало легли лиловые тени.
Мутные волны швыряют Арабиа. Пучина втягивает и выбрасывает коня, косматые привидения пляшут вокруг Тараша и тяжело храпящего жеребца.
Вздувшийся от снегов Ингур несет из Сванетии развороченные стволы. Они качаются на волнах, черные и длинные, и Арабиа плывет за ними, подобно следующей за гробом лошади покойника.
Свист, гогот, вой стоит в ушах, как бывало бурной ночью в Пещере великанов. Тарашу слышится голос старого воспитателя, который гиканьем горячит его коня.
Вдруг прокатился такой страшный гул, будто взрывы динамита потрясли все вокруг и скалы низверглись в пропасть. Ощетинившаяся волна с размаху хлестнула Тараша по лицу. Оглушенный, ослепленный всадник перестал понимать, на этом ли он свете или уже в преисподней.
Конь несется по безбрежному ристалищу; несутся по Ингуру длинные черные гробы, и видит Тараш, что разверзлась бездонная пучина и уносит его вместе с этими гробами в кромешную тьму…
Опять засияла луна, засверкал зеркальный водоворот. Арабиа чуть перевел дух, но Ингур с новой силой швырнул его в бездну, и мощная волна ударила всадника.
Тараш на мгновение поднял глаза. Рухская крепость понеслась по разбитой зеркальной глади и обрушилась, как во сне рушились башни, расставленные в шахматном порядке. Вздымались горбатые бастионы и с грохотом возвращались в бездну.
Вдруг всадник почувствовал, что поток уносит из-под него коня. Отчаянно, предсмертно гикнул Тараш.
И словно на крик его устремились к нему со всех сторон драконы. Когда он смог поднять голову, то уже не увидел Арабиа…
По зеркальному простору скользнула луна. Ее светящийся голубой диск пленил Тараша. Казалось, небо обронило в пучину свой всевидящий глаз. Тараш Эмхвари раскрыл объятия и, точно обезумев, погнался вплавь за луной.
Но всколыхнулась волна, подбросила луну и, вырвав ее из объятий обессилевшего пловца, умчала в царство теней.
На рассвете Ингур нес к Черному морю труп в черной чохе, плывший на спине.
Лиловым цветом отливало спокойно дремавшее море.
Луны не было. На малахитовом небе светилось единственное облачко цвета колхидского золотого руна.
COCO СИГУА
«Похищение луны» — документ эпохи
Все шесть прижизненных собраний своих сочинений (три грузинских и три русских) Константинэ Гамсахурдиа открыл «Похищением луны». Вероятно по той причине, что любил этот роман больше других. Однако случилось так, что официозная критика, да и читательская общественность, с большим интересом отнеслись к «Деснице великого мастера» и «Давиду Строителю». Отношение к «Похищению луны» изменилось только в 70-х годах. Роману стали посвящать эссе и научные исследования, был снят двухсерийный фильм, поставлен спектакль, создана опера (за которую Отару Тактакишвили присудили Ленинскую премию). А еще незадолго до этого, когда за рубежом выходила «Десница великого мастера», К. Гамсахурдиа предлагал переводчикам взяться за «Похищение луны», но тщетно, — ему так и не довелось увидеть роман переведенным на иностранные языки. Исправлять положение сейчас уже поздно, ибо «Похищение луны» — детище своей эпохи и вряд ли будет иметь соответствующий резонанс в другое время. Сегодняшний читатель живет уже иными интересами. Писатель отразил в романе дух и атмосферу 30-х годов, воплотил их в грузинском материале, пронизанном национальной, чисто грузинской скорбью. Сегодня же роману приходится преодолевать не только языковой и национальный, но и временной барьер. А это очень и очень непросто, особенно учитывая уровень существующего русского перевода, весьма далекого от оригинала.
«Похищение луны» было написано в 1933–1934 годах и тогда же напечатано в журнале «Мнатоби», а отдельным изданием в трех книгах увидело свет в 1936 году. Роман получил широкое признание, хотя не обошлось и без критических замечаний — в основном идеологического характера. Особенно ожесточенные споры вызвали два персонажа — Тараш Эмхвари и Арзакаи Звамбая. Позднее ситуация еще более осложнилась, и автор оказался перед лицом серьезной опасности. Писатель, на протяжении ряда лет отвергавший историческую прозу, неожиданно для всех отошел от современной тематики и в 1938 году начал публиковать «Десницу великого мастера». К. Гамсахурдиа был подвергнут разгромной критике — в докладе Л. Берия (который, как известно, положил начало сталинскому террору в республике), в выступлениях других партийных руководителей, писателей, обработанных должным образом читателей. К такого рода «критике» К. Гамсахурдиа было не привыкать. Еще до «Похищения луны» на писателя навешивали ярлыки «националиста», «контрреволюционера», «фашиста».
К. Гамсахурдиа был вынужден пойти на определенный компромисс. Таким компромиссом можно считать роман «Вождь» (завершена только 1-я книга трилогии), при том, что он посвящен только отрочеству Сталина и написан в присущей К. Гамсахурдиа манере и с позиции исповедуемых им принципов. Видимо, поэтому роман и не пришелся по вкусу в официальных кругах, более того, вызвал явное недовольство.
1946 год принес с собой новые неприятности — К. Гамсахурдиа был выведен из состава Президиума Союза писателей Грузии, прекращено издание шеститомников на грузинском и русском языках, в прессе появились оскорбительные статьи в его адрес и т. п. Писатель был вынужден прервать работу над «Давидом Строителем» и написать роман на тему современности — «Цветение лозы», чтобы отвести от себя обвинение в эмиграции в историю.