Мы втроем принялись уговаривать малыша снова и снова, но он ничего не хотел слушать и только плакал. Наконец, мы кое-как одели его и, уже в дверях я принялась извиняться. Как бы там ни было, skandale произошел в моем доме. Елизавета Михайловна отмахнулась и сказала, что я-то уж ни в чем не виновата и сама должна кое-кого извинить. В любом случае, мы сговорились, что пока не станем кому-либо говорить о случившемся, за исключением, конечно, генерала Селезнева, от него все равно ничего не скроешь. Ника так рвался к papa, что было ясно, у кого он станет искать утешения. Елизавета Михайловна просила меня быть завтра или хотя бы прислать записку, относительно самочувствия Натали.
Проводив подругу, я вернулась в гостиную. Наверное, нужно было послать за доктором, я позвала Степана и велела запрягать. Недалеко от меня проживал господин Рюккер, коллежский асессор, врач Александровской больницы, я велела ехать к нему, по выходным он нередко принимал у себя, на Дворцовой улице в доме г-жи Поляковой.
Однако врача не понадобилось. В гостиную вошел растерянный и бледный Сергей Александрович и прямо с порога принялся извиняться за то, что произошло. Я сказала, что сейчас поедут за врачом, но он отмахнулся, объяснив, что это не понадобится. Признаться, я очень удивилась и господин Лопатин, прекрасно понимая, в каком скандальном положении они с сестрой оказались, срывающимся от волнения голосом попросил меня выслушать его.
Я кивнула и спросила, как больная, он ответил, что судороги прекратились и ей всего лишь нужно немного времени, чтобы прийти в себя. Тогда я села и приготовилась выслушать все, что хотел сказать мне этот странный, но все равно невероятно красивый господин, нервно расхаживающий сейчас по моей комнате.
– Екатерина Алексеевна, – начал он, – я прекрасно понимаю, в каком положении оказался и как вы, должно быть, сейчас думаете обо мне и моей несчастной сестре. Но, – он бросил на меня быстрый встревоженный взгляд, – прежде чем осудить нас и выставить нас на посмешище перед светом… – я возмущенно вскинула брови. – Нет, нет, – тут же сказал он, – я ни в коем случае не думаю о вас дурно, но… Ситуация действительно получилась скандальной… Я все понимаю… – Он помолчал. – Так вот, прежде чем осудить нас, прежде чем я паду в ваших глазах так низко, что даже не посмею больше показаться к вам, – он снова обжег меня взглядом, – позвольте мне все же рассказать вам нашу историю. Может быть, хотя я и не уверен… Но… Может быть, после моего рассказа, вы все-таки измените о нас свое мнение, которому нынче был нанесен такой, практически непоправимый, удар. Позволите? – он вопросительно посмотрел на меня, встав у стола.
Я, признаюсь, уже разволновалась, мне отчего-то показалось, что сейчас он собирается открыть мне большую тайну. Глупо, не правда ли? Однако я только сдержанно кивнула в ответ и он, опустив голову, продолжил уже более спокойным голосом:
– Начать, пожалуй, нужно с того, что родились мы с Натали в семье военного. Нашу мать, Амалию Ивановну, я помню довольно смутно, поскольку мне было пять лет, как она умерла при родах, так что Натали никогда не знала материнской любви. Отец в тот же год вышел в отставку и, забрав нас с сестрицей, переехал в деревню. Воспитанием нашим занималась нэнни Маргарет, настоящая английская няня, научившая нас множеству нужных вещей и любившая нас буквально, как родных, признаюсь, мы отвечали ей взаимностью. Отцу же до нас, можно сказать, не было никакого дела, он заразился какими-то прожектами, изобретал что-то, запершись в четырех стенах и я, признаться, даже плохо помню, как он тогда выглядел, поскольку не редко бывало так, что тот не покидал своих комнат по целым суткам.
Когда я вошел в полагающийся возраст, отец, оторвавшись от своих изобретений, повез меня в столицу, устраивать в военное училище. Здесь он проявил непреклонность, объявив, что единственно возможная карьера для мужчины – военная. Я не стал прекословить, – Сергей Александрович вздохнул, помолчал и, подняв на меня глаза, снова заговорил. – Затем, как вы понимаете, началась война. Я попал на фронт, но о войне позвольте мне не рассказывать, – просьба во взгляде. Я кивнула, он продолжил. – Видите ли, Екатерина Алексеевна, в училище я хоть и считался одним из лучших, но из-за своего скверного характера – очень уж угрюм был – меня не жаловали. А за время военной службы характер мой претерпел заметные изменения. Поскольку смерти я не боялся, то, командуя взводом, не раз отличился со своими солдатами. Получил после окончания военных действий Анну за храбрость. Поехал в увольнительную домой… – он снова замолчал, нахмурился, поднялся, прошелся до окна, затем вернулся и снова сел у стола:
– За это время Натали выросла, заневестилась, как в народе говорят, – легкая усмешка, – замуж ее папенька наш сосватал за местного дворянина Алтуфьева, человека бестолкового, имеющего, однако, большие деньги и в сестре моей не чаявшего души. На свадьбе я не был, это аккурат три года назад было, я тогда еще на фронте был. Нэнни наша в тот год скончалась, думаю, потому папенька и решил Натали замуж отдать, чтобы, как говорится, с рук своих сбыть. Как выяснилось потом, он на свои опыты большую часть денег потратил, хорошо хоть до приданого не успел добраться, – снова кривая ухмылка. – Ладно, – Сергей Александрович вздохнул, покосился на меня, видимо, ему было неловко, и я глаза опустила. – Видите, Екатерина Алексеевна, я перед вами, как на духу… Остался я в деревне на лето. Натали, в общем, по моим наблюдениям, была вполне счастлива, тем более что к осени ждали в их семействе прибавления. Родился малыш, назвали его, как младшего Селезнева – Коленькой. – Я еще ничего не понимала, но, кажется, начала догадываться, к чему клонит Сергей Александрович. – Мальчик рос крепеньким и здоровеньким, я стал ему крестным, жили мы вполне дружно. Я уже подумывал обратно к военной карьере возвращаться, когда случилось это несчастие… – Тут он снова порывисто поднялся и прошелся в волнении по комнате. Его рука непроизвольно потянулась к галстуку, ослабить узел, но Лопатин спохватился, посмотрел на меня и пробормотал: – Pardon. Одну минуту. – Он отвернулся к окну и, как я поняла по его ссутулившимся плечам, пытался совладать с какими-то несчастливыми воспоминаниями.