— Она ужасна, верно? — спросила Сабелла, подойдя ко мне после того, как Изобел закончила исполнение третьей арии, и нам, в конце концов, позволили удалиться, чтобы подкрепить необходимые силы.
— Если будет репетировать, возможно, есть какая–то надежда, — снисходительно пробормотал я, очарованный улыбающейся грезой, возникшей передо мной, но не желая предавать своего друга ради того, чтобы снискать расположение женщины. — Со второй частью она справилась мастерски.
— Ей не помешало бы для начала справить нужду, — пренебрежительно сказала Сабелла, беря крекер и с подозрением разглядывая то, что на него положил повар, прежде чем отправить в рот. — Но, в общем–то, она славная девушка. Я разговаривала с ней, и она посоветовала не слишком надеяться на ее пение. — Я улыбнулся. — Сабелла Донато, — представилась женщина и протянула мне руку, затянутую в перчатку; я коснулся ее губами, и атлас нагрелся от моего дыхания.
— Матье Заилль, — сказал я с легким поклоном.
— Великий управляющий искусствами, — со вздохом отозвалась она, внимательно изучив меня с головы до ног, точно ждала этой встречи. — От вас ждут многого, синьор. В городе только и разговоров, что о ваших планах. Я слыхала, в будущем где–то здесь появится оперный театр.
— Пока еще ничего не решено, — пробормотал я.
— Это пойдет на пользу городу, — сказала она, не обратив внимания на мое полуотрицание, — хотя вашему другу графу не стоит рассчитывать, что его дочь будет петь на открытии. Скорее она украсит собой одну из лож.
— А вы, мадам Донато?.. — начал я.
— Сабелла.
— Вы будете петь, если эти великие замыслы воплотятся в жизнь? Ваша репутация превосходит мою. Я слыхал, иногда она получает отдельные приглашения на вечера.
Она засмеялась.
— Я недешево стою, — сказала она. — Вы уверены, что можете меня позволить?
— У Святого Отца очень большой кошелек.
— Который он очень туго затягивает. — Я слегка развел руками, чтобы показать, что на это мне ответить нечего, и она рассмеялась. — Вы очень скромны, синьор Заилль, — сказала она. — Превосходная черта для мужчины в наши дни. Думаю, мне хотелось бы узнать вас поближе. До меня доходили только слухи и хотя подобные вещи имеют малоприятную привычку оказываться правдой, на них полагаться глупо.
— А я — вас, — ответил я, — хотя все истории, что мне доводилось слышать, говорили о вашем таланте и вашей красоте, а оба эти достоинства не подлежат сомнению. Я не знаю, что вы слышали обо мне.
— Шарм — это еще не все, — ответила она с неожиданным раздражением. — Знаете ли вы, что где бы я ни была, люди с утра до вечера льстят мне? Или пытаются. Говорят мне, что мой голос — это божий дар, моя красота несравненна, мое присутствие озаряет мир. Они считают, что осчастливили меня этим. Думают, что этим понравятся мне. Как по–вашему, это так?
— Сомневаюсь, — сказал я. — Уверенный в себе человек знает цену своим дарованиям и не нуждается в том, чтобы кто–то подтверждал их наличие. А вы мне представляетесь уверенной в себе.
— Так чем же вы тогда намерены польстить мне? Как собираетесь произвести на меня впечатление?
Я бездумно пожал плечами:
— Я не пытаюсь произвести впечатление на людей, Сабелла. Это не в моей природе. Чем старше я становлюсь, тем меньше меня интересует популярность. Я не хочу вызывать неприязнь, как вы понимаете, просто я понял, что меня мало заботит чужое мнение. Имеет значение только мое. Чтобы я уважал себя. И я себя уважаю.
— Так вы даже не попытаетесь произвести на меня впечатление? — с улыбкой спросила она, откровенно заигрывая со мной. Меня потянуло к ней необычайно, мне захотелось отправиться с нею куда–нибудь, где мы могли бы поговорить с глазу на глаз; меня уже слегка утомило это несколько принужденное остроумие двух людей, пытающихся поразить друг друга — а именно это я и пытался сделать, сколько ни утверждал бы обратное.
— Думаю, я мог бы указать вам на ваши недостатки, — сказал я, поставив бокал на стол. — Сказать, где вас подводит голос, почему когда–нибудь поблекнет ваша красота, и почему все это не стоит ни гроша. Я мог бы говорить о тех вещах, о которых другие не говорят никогда.