Утешился царевич, глазки синие распахнул, спинку выгнул, да тут силушка в нём последняя и закончилась. Только прикрыла я молодца одеяльцем на пол в игрищах скинутым, а он и спит уже.
А за окном рассвет уже поднимался. Долго забавы наши затянулись. Посему оставила я царевича спать, а сама вылезла в окно, да пошла поднимать дружину. Утро славное, самое то к хазарам нагрянуть.
Глава 3
Мстислав.
Ох, срамоту-позорище какое со мной делают. Слезы из глаз в три ручья льются, уже и не разберу, толи со стыда, толи от боли. Знал я, знал, что нет в этом деле удовольствия никакого, но царевна меня пальчиками своими в этом убедила, нагляднее не придумается. Я и кричал, и умолял, и рыдал, и вырывался и убеждать ее разумно пробовал:
— Варвара Фёдоровна, ну не надо больше. Больно же! И так попка болеть будет.
Но она надо мной не сжалилась, а про размеры мужского достоинства доводы приводить начала. Конечно, пальчики ее на всей рученьки, все равно тоньше будут, чем орудие Гришино. Только не легче мне от сравнений этих в пользу ее пальчиков — много их уже во мне, ой как много! Болит все, как будто разрывают-растягивают меня изнутри и боль такая, что терпеть не в мочь. Не жгучая, как от шлепков была, когда резко вспыхнет все и потом отпускает медленно, а томная такая, упрямая, тягучая… Прямо вот под творимое надо мной действие подходящая.
И тут царевна, ласково так, спрашивает:
— Что Мстиславушка, пойдёшь к кузнецу о любви садомитской просить?
Я и головой мотнул, и «Нет» прошептать попытался, а у самого от вскриков и голос-то пропал совсем. Испугался, что не услышит, не поймет, опять пытку срамную продолжит и сильнее головой замотал, аж в головушке закружилось.
— Ладно, раз ты такой покладистый, утешу я тебя — говорит мне царевна, а у меня со страху сердце совсем зашлось. Как это она меня сейчас утешит?
А царевна меня с ручек отпустила, рубашку мою поправила, да на кровать уложила, а сама рядом прилегла. Я совсем к стеночке от нее отползти попытался, но она обняла покрепче и к себе прижала. Значит не закончилась пытка срамная? Сейчас как-то по иному глумиться над телом моим бедным будут? И точно, взяла она в ладошку снасть мою, ни разу еще в деле непользованную, и чужими руками нетроганую, и сжала пальчиками своими, что столько мук моей попке доставили. Наслаждение то какое! Глаза сами собой закрываться стали, а тело бесстыдно в ее ладошку толкается, и волнами такое удовольствие накатывает, что простил я ей все пережитое до этого. И в груди тепло разрастается, и от источника всех сладких ощущений моих жар так и пышет, и щекотно внутри, и приятно, и сладко. Сердечко мое стучит, так как будто выпрыгнет сейчас и взлетит птичкой маленькой. Пальчиками в одеяло вцепился, тут меня дугой выгнуло, и вздрогнуло все как внутри, так и снаружи… Стон с губ сорвался, прямо не удержать. И выплеснули волны из меня семя мужское, а после усталость такая навалилась, что уснул тут же, рядом с палачом моим прекрасным.
Утром проснулся, огляделся — нет палача моего рядом. Попка болит, душа стонет, голова от раздумий пухнет, а она, значит, попользовала тело мое и бросила?!
Вниз спустился и у матушки тихо спросил:
— А Варвара Федоровна почивать, где изволят?
Тут-то матушка мне глазоньки мои глупые и раскрыла. Прямо с рассветом ускакала моя Варвара Федоровна. Оставила меня опозоренного и использованного, в глубокой тоске и печали. С болью внутри и … не совсем внутри. Все косточки-суставчики мои выламывало-выворачивало, на ручках синяки, на ягодицах помятых — синячище! Сидеть-то мне больно теперь, уж не знаешь, как вывернуться. Сказал, что грусть на меня накатила беспричинная, и весь день на кроватке с книжкой пролежал, пострадавшим местом кверху.
Только книжечку я для виду рядом с собой положил, потому что от страданий и духовных, и физических еда в меня никакая не лезла. Ни для живота моего, ни для головушки бедной. Попка болела, сил терпеть никаких не было. Жгло там все, ныло-стенало и огнем горело. Но больше душа моя ранимая рыдала, обиду горькую пережить стараясь.
А батюшка с матушкой еще с утра в напряжении сильном были, потому как не ожидали, что невеста потенциальная, прытко так с рассветом ускачет, не попрощавшись. А уж когда чадушко их страдать в тоске к себе в спаленку ушло, такое паломничество ко мне в горницу организовали вначале, просто дверь не закрывалась. Пришлось сказать, что я почивать буду, и на засов запереться.