— Я не особо приглядывался, — Константин ответил. — Что убит, а не просто так в жмурика сыграл, это точно. Кровь на нем видна.
Я головой покачал, стопку маханул, сыром зажевал — крепким таким, ноздреватым, отменным этим сыром, который раньше «швейцарским» назывался и три девяносто в магазинах стоил. Когда был, конечно.
— Только бы нас они в эту историю не втравили, — сказала Зинка.
— Да как они нас втравят? — возразил я. — На нас где сядешь, там и слезешь, потому как с нас взять нечего. Вот увидишь, даже милиция не станет нас теребить. Единственно, что…
— Что? — нервно спросила Зинка.
— Да, вот, если пушки на нас с Константином наставят и погонят у нас на огороде Генку закапывать — это, конечно, неприятно будет…
— Типун тебе на язык! — сказала Зинка.
И, не успела сказать, как эти бандюги возвращаются, и выясняется, что я как в воду глядел.
— Значит, так, мужики, — говорит Владимир. — Берите лопаты — и за дело, пока не рассвело.
И тоже полный стопарь хватает, хотя до этого и аккуратно пил. Как хватил, скривился весь, будто от зубной боли, потом повеселел и подмигнул:
— И не боитесь, мужики, мы вас не обидим. А услугу оказать нам надо, по законам гостеприимства.
Вот, думаю, карусель завертелась, только успевай могилы копать! Но делать нечего, беру я лопату, и Константин берет, и шагаем мы через огород, местечко приглядываем.
— Батя, — Константин при этом спросил, — а у нас не того… не начнутся завороты всякие, от того, что мертвяк будет при доме лежать?
— Что ты имеешь в виду? — не понял я.
— Да к тому, что к несчастью это, вроде бы. Нельзя покойников близ дома закапывать, и вообще нельзя не на кладбищенской земле хоронить. Иначе, хоть он и «покойником» называется, от него может пойти одно беспокойство.
Мне на свежем воздухе хорошо, прохладно, и даже легкий озноб приятным кажется, и я ответил беспечненько:
— Так мы его в самом дальнем углу, за компостной ямой, зароем. Оттуда никакая трупная зараза до дому не доползет.
В общем, выбрали мы местечко поглуше — в том углу, где никогда ничего ни возделывать, ни сажать не будем — и взялись за работу. И копнули немного, не больше, чем на метр с лишним яму сделали, а я, после всего принятого и с недосыпу, и разогрелся уже, и закачало меня.
— Баста! — говорю. — И так сойдет. Может, его в другое место переносить придется, так пусть уж поближе к поверхности лежит, возни будет меньше.
Вернулись мы машине, Владимир командует:
— Берите его за руки, за ноги — и тащите.
Что ж, наше дело маленькое, взяли и потащили. А я еще, пока мы тащили, как следует постарался рассмотреть, что с Шиндарем сделали и как его прикончили… Нет, не мучили его так, как «таджичку», быстро израсходовали, удавкой на шею. То ли он им быстро все выложил, то ли с него и не требовали выкладывать, что известно, просто как свидетель он лишним был. Хотя морда, да, в кровь разбита — эту кровь мой младшенький и углядел — но по морде получить, это ж почти святое, это мучениями не назовешь. Интересно, думаю, если они всю компанию «таджички» подчищать вздумали, то не мешало бы узнать, мелькала где Ирка-оторва в последние дни, или никто её не видел, и она, надо понимать, тоже в землю схоронена…
В общем, уложили мы Шиндаря в нашу яму, землей забросали как следует, и, я почувствовал, совсем у меня руки-ноги колыхаться перестают, не двинешь. Еле-еле через огород дотащился, лопату у входа приткнул, да и на подгибающихся коленках в дом заполз, еле-еле наши пять ступеней одолел. В передней комнате закусон продолжается, в правой, где считается наша большая спальня и где телевизор стоит, Чужак на диванчике спит, во сне ворочается и скрипит зубами, в левую комнату дверь закрыта и Зинки не видно: это, она, значит, в маленькую спаленку отползла. Владимир и Николай вроде как отошедшие сидят, Константин, меня обогнавший, стопарь уже принимает, и ещё Колька Смальцев опять ко всей честной компании вернулся. Я руки под рукомойником помыл — первое дело после возни с любой дохлятиной — и, за стол присоединившись, так на стул и бухнулся.
— А где, — спросил, — старший Горбылкин? Куда дели?
— Дома, — говорит Смальцев. — Где ж ему ещё быть? Сидит и трясется.
А Владимир усмехнулся:
— А ты, что ль, решил, что мы и его в расход списали? Очень он нам нужен!
— Ладно, — пробормотал я, — вы досиживайте, как хотите, а я ещё стопарик — и спать. На ногах не держусь, и глаза сами слипаются.
Как сказал, так и сделал. Даже не воспринимал толком, о чем они говорили, от стола чуть не на четвереньках до кровати дополз, да сразу в сон и провалился, будто в черную яму ухнул или выключил меня кто.