— Я сошел с ума, — вслух произнес он, внимательно оглядел комнату, вышел в коридор, обшарил кухню, прихожую, ванную, заглянул в туалет, тщательно осмотрел бывшую бабкину, а теперь ставшую ее комнату — конечно, ее нигде не было, и все же что-то все увереннее говорило ему, что она уже здесь. Тишина квартиры была такая, в какой обычно кто-то прячется и мысленно посмеивается над тем, кто его ищет.
Он подбежал к акварели. Слишком мало света! Принес из другой комнаты светильник, подключил его к тройнику, стало немного светлее. Акварель смеялась над ним. Девушка, изображенная на ней, имела так мало общего с той, которую он любил. Все надо было начинать сначала. Теперь уже спокойно, чувствуя, что она уже здесь, что ему некуда торопиться, он сел снова за работу. Через полтора часа наступила полночь. Он отошел от портрета, внимательно осмотрел его с расстояния и остался доволен. С громким хлопком откупорил бутылку шампанского и залпом выпил два полных бокала. В груди стало щекотно, словно там взорвался ее смех, рассыпавшись осколками во все стороны — в плечи, в живот, в спину, под лопатки, в колени и локти, в ступни и запястья. Он выпил третий бокал этого смеха, четвертый и пятым бокалом допил бутылку до дна. Тело его брызнуло во все стороны миллиардом лучистых пузырьков, которые, сталкиваясь, звенели… Он был счастлив. Галатея смотрела на него с акварели и, смеясь, звала к себе.
«Да нет же, это ты должна сойти ко мне».
«Я никому ничего не должна. Глупенький, иди скорее сюда».
«Как же ты не должна, если я тебя создал?»
«С чего ты взял, что ты меня? А может быть, я тебя?»
«Ах, вот оно что! Дай мне руку!..»
Ее рука была маленькая и горячая, и так мучительно сладко оказалось обхватить ее талию и прижать к себе ее трепетное тело, приникнуть губами к ее губам, запустить пальцы в ее волосы.
Утром он проснулся в своей постели одетый. Утро было круглое, как яркое солнце, как высвеченный солнцем циферблат, показывающий половину седьмого. Голова и тело оказались необыкновенно светлыми и легкими, как воздух, из которого было соткано это утро.
Он встал с постели и первым делом посмотрел на акварель. Кровь вспыхнула у него на щеках — портрет был хорош, он изображал удивительно красивую девушку, но совсем не ту, которую он встретил около дома на Котельнической набережной.
Завтракая, он все время смотрел на портрет, пытаясь угадать, почему же вчера ночью он казался ему таким точным подобием ее. Он понимал, что акварель хороша, и ненавидел ее за абсолютное несходство с той, которую она должна была изображать.
Каждый день он убирал по несколько умерших цветов и клал их под своим окном. Дней через десять-двенадцать осталась только одна, позже всех распустившаяся лилия, нежная и маленькая. Он бережно хранил ее все несколько дней ее увядающей жизни, и она с благодарностью испускала для него тонкий, прелестный запах. Может быть, никого он еще не любил с такой нежностью, как эту маленькую умирающую лилию. Наконец и она зачахла. Он положил ее туда же, под свое окно, где покоились останки всех остальных цветов. Эти останки лежали под его окном до следующего года. Осенью их засыпали листья, зимой — снег. Весной они появились из-под снега, но в них уже ничего не было от цветов той акварельной ночи.
Она так и не пришла больше ни разу. В кинолаборатории на проспекте Калинина ему проявили фильм. Розы, лилии, флоксы, хризантемы и каллы, которые он снимал в то утро, получились прекрасно. А вот тот момент, когда она выбегает из его подъезда и машет ему рукой на прощанье, совсем не получился. Видимо, застряла пленка. Так бывает. Заснялся лишь пустой прямоугольник открытых дверей подъезда тотчас после того, как отъехала машина. И глупый голубь, который приземлился и клюнул асфальт, получился.
Он ждал ее каждый день и много раз гулял по Котельнической набережной в надежде ее увидеть. Но ни разу не увидел. Потом, когда ему дали квартиру в том же районе, только в другом месте, он оставил ей мелом записку на асфальте возле того подъезда, где увидел ее впервые:
Я ПЕРЕЕХАЛ — УЛ. АЛ. БЛОКА, 6, КВ. 14.
Я ЖДУ ТЕБЯ. ПАВЛИК.
Надпись довольно долго держалась, а потом он еще два раза обновлял ее. В годовщину их встречи он катался на речном трамвайчике, обедал в «Праге» и был очень счастлив, когда, идя по городу, вдруг попал под внезапный августовский дождь.
ПОТОП
Два дня нависали тучи. Они скапливались в небе, как иногда бывает под землей, если поезд метро на несколько минут задержится на станции с открытыми дверьми, и прибавляющиеся пассажиры всё входят и входят, давя друг друга и спрессовываясь — вот, кажется, уже совсем нет места, но обнаруживаются новые щели, и новые, очень спешащие жертвы часа пик, вклиниваясь, делают атмосферу вагонов невозможной, удушающей, адской.