— Слушайте сюда: даже если чему сильно удивитесь, виду не показывайте, а то станут насмехаться или, чего доброго, разыграют. Ежели зайдет разговор, скажите, что вы не только в Кутаиси — и в Тбилиси бывали.
Квачико лучше других усвоил отцовские наставления и в тот же день за обедом у дальнего родственника — Буду Шолия, когда речь зашла о Тбилиси, между прочим заметил:
— Тбилиси — ничего, большой город, мне понравился... Да, в том году дважды там был... Головинский хорош, и театр, и вокзал... А духаны там знатные... — И не покраснел, и голос не дрогнул, и так глянул на всех, словно хотел сказать: ну-ка, кто сумеет доказать, что я вру?
На самом же деле даже Кутаиси поразил Квачико — аж дух захватило у мальчика.
Мог ли тогда маленький Квачантирадзе предположить, что впоследствии, когда под княжеским титулом он объездит Петербург, Париж, Вену, Берлин и Лондон, при воспоминании о Кутаиси горькая улыбка скривит его губы и с уст сорвутся едкие слова:
— Оказывается, я родился в курятнике и вырос в свинарнике и только теперь попал во дворец...
Через неделю, обустроив Квачико в Кутаиси, Силибистро с семейством вернулся в Самтредию.
А еще неделю спустя, обряженный в новенькую гимназическую форму, Квачи старательно, как наставлял отец, приступил к учебе.
Сказ о характере Квачи
Прошло несколько лет.
Квачи вырос, возмужал, налился, расправил плечи. Он рос высоким, стройным и сильным отроком. Способностями — среди первых, старательностью — среди последних, а в целом — посредственный ученик. Учить уроки и зубрить всякие правила для него было пыткой. И все-таки он без труда тянул ярмо гимназической премудрости, поскольку цепкая память легко схватывала слышанное в классе.
Книгами тоже не очень-то увлекался, хотя некоторые читал запоем: как правило, это были путешествия, всевозможные приключения и похождения разнообразных авантюристов.
Наставления Силибистро крепко засели в его курчавой и легкомысленной голове: он старался угодить своим учителям, а также родовитым соученикам; увивался вокруг них, пытаясь понравиться и таким образом что-нибудь поиметь.
Природа щедро наградила Квачи; у него оказался редкостный дар — он легко распознавал людей и умел сблизиться, завоевать не только полное доверие, но даже любовь. Если Квачи хотел покороче сойтись с кем-нибудь, будь то мужчина или женщина, то недели через две тот непременно оказывался в его плену.
С умным Квачи был умен, со степенным — степенен, с балагуром — шутлив, с меланхоликом — грустен, а с сильным послушен, терпелив и улыбчив. В зависимости от обстоятельств он мог быть уступчивым или настырным. С откровенным и искренним — двуличным и скрытным; с двуличным — многоликим. С дубом — тростинкой, а с тростинкой — дубом.
Там. где прямые пути были перекрыты, Квачи находил с полдюжины обходных тропок. Окажись он между четырех стен без окон и дверей, пролез бы через десяток лазеек.
В совершенстве владел Квачи такими средствами, как доброе слово, открытая улыбка и лесть. Он был наделен загадочным талисманом, завоевывающим ему доверие, берущим в плен людские сердца и держащим их на привязи с единственной целью — использовать.
Обстригая или выдаивая кого-нибудь из своего окружения, он говаривал для утешения совести:
— В этом мире одним предназначено седло, другим хлыст и шпоры. Сказывают, что так поучал Вольтер...
Чутье у Квачи было, как у породистой собаки. Живой барометр — он чуял задолго перемену погоды, впрочем, как и все другие перемены. А в те годы погода в кутаисской жизни менялась часто. И Квачи заранее спешил сменить одежду, кожу и оружие. Он плевал вслед закатившемуся солнцу и восторженно приветствовал восходящее, пинал ногой падшего и смело вставал бок о бок с тем, кто твердо стоял на ногах.
"Всему свое время, место и мера". Квачи отлично усвоил эту простейшую истину и, обратив ее в оружие, исключительно умело пользовался им. Тон разговора, количество слов и их отбор, каждый шаг и поворот стройного тела — все было вымерено, взвешено и рассчитано: вовремя из предосторожности уйти в тень и, переждав, вовремя оказаться на самом припеке; когда надо — терпеть, когда надо — действовать и снова отступать и выжидать — таков был его дар, и в нем была его сила.
Была у Квачи еще одна привычка, которую он обратил в правило для себя: "Никому никогда ни в чем не отказывать, но обещание выполнять только в том случае, если это немедленно или в обозримом будущем принесет выгоду". Потому-то никто не слышал от Квачи отказа; и добрый, щедрый, приветливый малый раздавал налево и направо разнообразнейшие обещания: