Однажды любовники повздорили из-за пустяка: Квачи вспылил и отказался от денег, заработанных трудом и потом.
Цвири притворно засмеялась.
— Да ты дурачок, Квачико, если думаешь, что я плачу тебе или дарю эти деньги. Кончишь учебу, заработаешь и вернешь сполна.
— Верну с процентами, — подумав, ответил Квачи.
— А как же! Кто же одалживает деньги без барыша!..
Человеческая душа — потемки. Точнее — темень непроглядная. Кто знает, вспомнил ли Квачи хоть раз в своей бурной жизни, что в Кутаиси на Балахванской улице он некогда задолжал жене своего родственника — Цвири Шолия? Однако твердо можно сказать, что Цвири никогда не считала денег, потраченных на Квачи, и не числила за ним долга.
Квачи не скрывал от друзей-приятелей, что пользуется спросом на женской ярмарке, но разговоров о цене избегал и лишь иногда замечал вскользь:
— На баб тратятся только придурки и уроды.
Или еще:
— За молодыми 6eraют дурачки да поэты. Кругом полно зрелых опытных женщин. С ними и хлопот меньше, и опасностей. Времени на ухаживания не тратишь, денег тоже, скорее наоборот...
А однажды, допмв третью бутылку "Кипианури", он стал невнятно и смутно, как-то вкось, наставлять своих дружков:
— Не понимаю, как может женщина свести меня с ума, увлечь так, чтобы ради какой-то пятнадцатилетней дурехи я пожертвовал молодостью и будущим! В наше время даже десятилетний малец знает, что женщина создана для минутного удовольствия. Возьми от нее, что тебе надо, если хочешь, скажи спасибо и ступай своей дорогой. Раз уж равенство, то пусть во всем! Оба получили удовольствие и разошлись, как в море корабли! Вот и все! Скажу больше: жизнь — борьба. Что урвал — то твое, что не урвал — то потеряно. Есть женщины, у которых, кроме прелестей, еще кое-что найдется. Умный мужик выжмет такую до капли...
Так понимал жизнь юный Квачико Квачантирадзе — гимназист восемнадцати лет.
Сказ об испытании Квачи
Постепенно Квачи перезнакомился со всеми в городе. И Кутаиси заметил ладного, смышленого и проворного юношу, которому в один голос пророчили блестящее будущее. Двери гостиных были открыты для Квачи, умевшего в три дня сделаться своим в любом доме, влюбить в себя девиц, сдружиться с молодыми людьми, развлекать их и веселить до упаду.
Поначалу он водился со сверстниками, гулял с ними по Гочоуре и Чоми, как по своему саду, что остался в Самтредии на обочине Хонской дороги. Попривыкнув и освоившись, повадился в духаны; сперва в дальние, глухие забегаловки, куда не могли заглянуть гимназический наставник или пристав; со временем с ним стали водить компанию товарищи постарше и показали места получше.
На восемнадцатом году жизни он одолел еще одну ступень: молодые кутилы из дворян приняли его в свой круг, для начала испытав в "Ноевой лозе".
Квачи с блеском выдержал испытание, не уступив никому ни в умений пить, ни в умении петь и плясать.
Из "Ноевой лозы" перешли в духан Лаитадзе все на той же Хонской дороге, где тамада и хозяин духана в знак крещения и братания на веки вечные вылили на голову Квачи кувшин воды и заставили без роздыху опорожнить трехлитровый турий рог.
Там пировали до утра — по-нашенски, по-грузински: выдули пять чапи вина, умяли прорву всякой снеди, вдвое больше пролили и испортили, перебили уйму посуды, а небеса изрешетили пальбой из револьверов.
Утром семеро в дым пьяных бездельников на пятнадцати колясках воротились в город, а вечером и на следующий день крещение Квачи продолжалось — сперва во "Льве" и "Боржоми", а затем на горке Сагории — у толстощекого, благодушного Эремо, с которым Квачи немедля подружился, обнаружив с ним тесное духовное и дальнее физическое родство.
В разгар кутежа к духану подкатили в коляске какой-то офицер и чиновник и с ними две женщины. Одна из женщин оказалась приятельницей Квачи. Они перемигнулись и перемолвились невзначай несколькими словами. Офицер оскорбился. За новообращенного Квачи вступился юный князь Дадиани. Слово за слово, повскакивали с мест. Квачи же куда-то исчез... Кто-то выхватил кинжал, кто-то — револьвер. Поднялся крик, визг. Славному имени духана и духанщика грозила опасность, поэтому Эремо принял меры, в результате которых офицер был обезоружен, а чиновник — обеззубен.
Квачи появился только тогда, когда все было кончено; до тех пор юный виновник скандала справлял в кустах "малую нужду". По молодости лет его простили. Условились: если события примут плохой оборот, Квачи не выдавать, поскольку как гимназисту, ему грозили серьезные неприятности.