Ну, как спальня.
Величиной с футбольное поле спальня.
Через неделю я и мои балеринки сбежали.
Балеринки ревновали.
Боялись, что Пелопонесса навсегда оставит меня у нее.
Балеринки вызвали космотакси.
И через три дня мы были у меня дома.
«Не дворец дона Перетти! — я ввел балеринок в свою скромную квартиру. — Не Ансамбль дворцов сэра Гордона.
Не шедевр дворцов актрисы Пелопонессы.
У меня две комнаты.
В тесноте, но без обиды.
Разместимся.
Ведь можно спать в одной кровати.
Всем».
КРОВАТЬ ОДНА НА ВСЕХ.
Через некоторое время пришла Евгения.
С улицы пришла.
После уличной работы.
Устроила скандал.
Но балеринки ее быстро успокоили.
Подарили колечко с рубином.
И по шее настучали.
Ночью притащились Михайлович и Хотокама.
Пьяные в дым.
Начали на меня орать.
В грудь пихали.
Руками в мою грудь пихали.
И ногами…
Ногами в разные части тела:
«Гершель!
Мы же тебя предупреждали!
Если еще раз появишься в нашем доме…»
«Дом мой», — я проблеял.
«В твоем доме…
То мы тебя зарежем».
«Но…
Как же так. — Я блеял.
Ждал поддержки от балеринок.
Но они с интересом наблюдали.
С кровати наблюдали. — Я думал, что на каторге.
На плазмодиевых рудниках».
«Мы сбежали.
И излечились.
А теперь…»
«Знаю.
Слышал. — Я был подавлен. — Сейчас завопите, чтобы я убирался.
Чтобы я — воооон!»
«Мы, — Михайлович раздул грудь.
И…
Мутным взором уставился на моих балеринок. — Какие красотки!
И уже в постели!»
«Кошечки!» — Хотокама зарычал.
Будто не кошечками назвал.
Я думал, что балеринки восстанут.
Вышвырнут наглецов из дома.
Тем более, что Михайлович и Хотокама выглядели не очень.
Но зато свирепые…
Балеринки захихикали.
Переглянулись.
И стали делать глазки Михайловичу и Хотокама.
Наверно, посчитали, что подлецы свирепее, чем я.
«Балеринкам понравилась животная страсть Михайловича и Хотокама, — я поник. — Даже мой дробовик не спасет.
Я не смогу быть, как Михайлович и Хотокама.
Они забирали мои деньги.
Били Евгению.
Заставляли ее работать.
И Евгения их обожала.
Я ее содержал.
А она обожала других…
ХОРОШИЕ ДЕВОЧКИ ЛЮБЯТ ПЛОХИХ МАЛЬЧИКОВ.
А еще Михайлович и Хотокама пьяные полезли к балеринкам.
И не волнует Михайловича и Хотокама, что выглядит после плазмодиевых рудников — ужасно.
Балеринки мигом променяли меня.
Променяли меня на Михайловича и Хотокама.
Так быстро.
Скоропостижно меня предали.
Я не дотянул». — Я громко икнул.
Все надо мной засмеялись.
Нет.
Не все засмеялись.
Ведь Михайлович и Хотокама заржали.
Так обидно.
ОБИДНО, КОГДА ДЕВУШКИ СМЕЮТСЯ НАД ТОБОЙ.
Я в отчаянье…
Сделал то, что мог.
Шмальнул из дробовика поверх голов Михайловича и Хотокама.
Наступила зловещая тишина.
Все ждали моего слова.
«Йа!
Я в полицию сообщу.
Напишу донос. — Мой голос неожиданно стал тонким.
Как струна.
Детский голосок. — Скажу, что Михайлович и Хотокама сбежали с каторги.