— Титания! — опять громко позвал Эпикур. — Титания, ты не сердись за собаку, я пошутил! Нет такой главы в уставе, я ее сам от жары придумал!
Глава 2. ЛАБОРАТОРИЯ
Как следует рассмотреть позицию мешала яркая прожекторная лампа с серебряным отражателем. Лампа, расположенная довольно высоко, метрах в десяти над огромным макетом, имитирующим джунгли, отражалась в толстом зеленом стекле, и неприятно жужжала.
Привязанный к маленькому металлическому стулу, полковник Кентурио и вовсе не смотрел бы на позицию, если бы тощий, до белизны вымытый палец Сенеки периодически, правда, без каких-то специально оговоренных интервалов, не нажимал небольшую кнопку на пульте, отчего тело полковника пробивало электрическим током, и голова неизбежно сворачивалась в нужное положение. Ноги полковника, обутые в маленькие черные сапожки, были притянуты проволочками к металлическим ножкам кресла, а его тщательно выбритое тело, упакованное в сшитый на заказ мундирчик, было расположено под таким углом, что и в простую лупу на длинной латунной рукоятке — такую лупу Сенека всегда носил у себя в левом верхнем кармане рабочего халата — нетрудно было рассмотреть жирный плевок, подсыхающий на расстегнутом воротничке.
После очередного нажатия кнопки полковник Кентурио запищал, его розовые ушки задрожали, а из ноздрей потекли жидкие струйки, он повернул голову и увидел, что проклятый вице-губернатор Раули уже пересек лабораторную площадку, он миновал совершенно безнаказанно условные джунгли, миновал белое острое крошево, обозначающее скалы, только в одном месте задержавшись и принюхавшись к мертвой мыши из дивизии "Дуглас", проскочил удачно по желобу, протиснулся между раскаленных жестянок, изображающих здесь бронемашины мумми-смертников, кажется в одной из жестянок не пошел газ, и там болезненно скреблась заживо замурованная очередная рядовая подопытная мышь, после чего, прочертив голым серым хвостом в пыли дорожку, нырнул вниз и оказался в совершенной безопасности на втором нижнем ярусе в бункере пряных.
— Ну что, разглядел своего врага? — склоняясь с лупою в руке к полковнику Кентурио, спросил Сенека. — Ненавидишь его? Бросишь против него войска?.. — В лупу было отчетливо видно, как дрожит на подлокотнике мышиная лапка, затянутая в миниатюрную лайковую перчатку. — Сотрешь его в порошок?!
Неприятный зуммер городского телефона заставил профессора отвлечься, пересечь обширную лабораторию и снять трубку.
— Да, Сенека!
После вежливого покашливания в трубке образовался женский очень осторожный и очень приятный голос:
— Профессор, вас беспокоят с радиостанции… Профессор, вы не могли бы рассказать…
— А в чем тогда будет суть? Зачем тогда нужна вообще моя работа? ледяным голосом поинтересовался Сенека. — Девушка, лабораторные изыскания проводятся параллельно. Вы хотите, я могу повторить это слово еще тысячу раз. Параллельно! Я не вмешиваюсь в военные действия, война сама по себе, моя модель войны сама по себе… И еще раз повторяю вам: после! После окончания эксперимента…
— То есть, когда, после? — безнадежно спросили в трубке.
— После окончания войны.
— Вообще всей?
— Вообще всей. Вот кончится война, — голос его был ледяным и одновременно издевательски-ласковым. — И мы с вами за чашечкой кофе в кулуарах симпозиума с удовольствием произведем сравнительный анализ того, что было на самом деле и того, что было на моем лабораторном столе. Так сказать, наложим кальки. Но только потом!… Потом…
— А вы думаете, она когда-нибудь кончится?
— Конечно, как и любой процесс!
— Ну, хоть что-нибудь?
— Ничего! Я советую вам на вашем радио построить свою версию. Пусть существует третья версия тех же событий. Тогда в кулуарах симпозиума за чашечкой кофе у нас будет возможность совместить уже не две кальки, а три. Вы же опытные там все журналисты, напрягите свою фантазию… Поработайте мозгами… Раскиньте карты, в конце концов, если мозгов не хватает, или, как там еще можно: на горохе, на кофейной гуще… На радужной оболочке глаза, в конце-то концов.
— Простите, профессор, я записываю, на чем?
— У вас глаза большие, наверное, голубые?
— Голубые?
— Ну вот, на них!
Желая снова достать лупу и получше рассмотреть глаза полковника Кентурио, Сенека почему-то вместо лупы извлек из кармана, вытянув за длинную цепочку, часы, щелкнул крышечкой, губы профессора неприятно искривились: это надо было потратить столько времени на бессмысленный разговор, когда каждая секунда на счету. Высокий и сухой старик, одетый в длинный белый халат, он, широко ступая, обошел свою лабораторию. При каждом шаге профессор Сенека импульсивно взмахивал тощими длинными руками, и сквозь прожженные в халате дыры была видна его темная кожа, покрытая частыми пигментными пятнами. Халат был, как решето, капли кислоты оставили на нем рыжие неровные проплешины, магниевые искры пробили тысячи маленьких игольчатых дыр, неаккуратно затушенные сигареты оставили, похожие по очертанию на несуществующие материки, целые оазисы с обугленными краями. Халат был — кладезь инструментов, зная за собою привычку все терять, Сенека носил все на себе. Наборы игл были воткнуты в ворот, в больших карманах, вперемешку с табаком и зубочистками, лежали мини-бомбы, флакончики с ядом, части для аэропланов, коробочки с запасной формой. Пользуясь только своим халатом, Сенека легко мог одеть до пятидесяти родов войск, исключая, пожалуй, только грилей, их обмундирование было слишком тяжелым и хранилось отдельно в сейфе. Огромный ржавый сейф — гордость лаборатории, никогда не запирался, и в нем, как и в халате, трудно было что-то потерять.