— Журналист наглый? — спросил один из двух лаборантов, не вставая со своего стула.
— Журналистка! — огрызнулся Сенека. — Глазки строит!
— Шеф, а давайте отключим вообще внешнюю связь? — скрывая с трудом зевоту и тоже не поднимаясь со стула, сказал второй лаборант. — Чего они лезут? Вы же объявили, что все равно ничего не скажете!
— Объявил, — согласился Сенека. — Но если отключить, то и они нам ничего не скажут.
— Верно, шеф, и они тогда не скажут… И никто нам ничего не скаже т… — Второй лаборант не выходил из лаборатории уже пятьдесят четыре часа и говорил придушенным сонным голосом. — А может расстреляем этого Кентурию, а шеф? Вишь, как нахохлился, и смотрит не туда!
Белый тонкий палец резко надавил на пульте нужную кнопку.
— Вот, теперь туда! — покивал лаборант.
Лаборатория, расположенная в огромной стеклянной мансарде центрального здания Института войны, была любимым детищем профессора Сенеки, детищем, с которым нянчиться дозволено было лишь ему самому, и поэтому два штатных лаборанта, хоть и не были прикручены проволокой к своим стульям, как полковник Кентурио, но вставать с этих стульев не имели права.
Лаборатория настолько, насколько это было возможно, копировала всю зону войны, там где в реальности росли пышные джунгли, здесь лежало толстое зеленое стекло, и на этом стекле лениво возились белые мыши, имитирующие роту профессора Эпикура. Роте профессора Эпикура Сенека придавал особое значение.
Здоровый дух научного соперничества просто выталкивал Сенеку на крайности, любой ценой он должен был погубить эту мышку.
Одетые в коричневые резиновые чехольчики, гливеры поводили носами возле небольшой кастрюли, имитирующей полевую кухню, а в тени маленькой палатки развалилась огромная экспериментальная мышь. Сенека, как честный ученый, сам выбирал подопытный экземпляр в виварии, подбирал самую умную, самую сластолюбивую, сосредоточенную на себе особь.
Наклонившись с лупой в руке, он с удивлением заметил, что этой особи удалось каким-то образом разодрать свой резиновый чехол, и теперь она с комфортом разлеглась подле палатки, недосягаемая для лучей мощной лампы с серебряным отражателем.
— Вот наглец! — не удержался от восклицания Сенека и пощипал пальцами свой острый твердый подбородок. — Все мучаются, а он разделся!
— Может грилей бросить? — предположил первый лаборант, поерзав на своем стуле.
— Нет, нет и нет… — возразил Сенека, обегая большими шагами вокруг стола и пристраиваясь со своей лупой с другой стороны. — Грили — это рано!
— А как мы поступим? — засыпая, но не оставляя своего заискивающего тона, спросил второй лаборант. Сенека, зажмурив правый глаз, напряженно рассматривал старую облезлую мышь, медленно в эту минуту выползающую из палатки, потом щелкнул языком от удовольствия.
— Шпионаж! — сказал он. — Вот что нам нужно! В чистом виде шпионаж. В кристалльном виде шпионаж.
— Двойной или тройной? — поинтересовался первый лаборант.
— Тройной! Я ему сделаю диссертацию, он у меня защитится курам на смех… — Сенека убрал лупу и с удовольствием потер свои узкие сухие ладони. — Он у меня попрыгает!
В огромной лаборатории пахло мышами, черным дешевым порохом, мелом, а когда профессор Сенека закурил, чиркнув длинной охотничьей спичкой о гладкую подошву своей левой сандалии, запахло и дымом.