Бегая, они подняли тучу пыли и пепла. Штирлиц начал чихать, ему надоела эта карусель. Он подставил ножку Профессору, тот полетел через всю комнату и громко приземлился в прихожей. Запыхавшемуся некурящему Шлагу Штирлиц пустил облако дыма в нос. Пастор закашлялся и плюхнулся в кресло. Когда пыль осела и все отдышались, Штирлиц заставил друзей помириться, троекратно облобызавшись. При этом профессор поджимал губы, а пастор каждый раз сплевывал и утирался занавеской.
- Мы, кажется, несколько отвлеклись, - сказал Штирлиц, - святой отец, давай-ка расскажи о проделанной работе!
***
Пастор Шлаг прибыл в Швейцарию по делу. Он должен был расстроить коварный замысел гитлеровской верхушки. Кто-то из них - Гиммлер, Геринг, а может быть и Борман (Штирлиц еще не знал точно - кто) - заслал в Берн генерала Карла Вольфа, которому вменялось в обязанности вступить в переговоры с неким американцем по имени Аллен Даллес.
Даллес для многих был загадочной фигурой. Но не для Штирлица. Максим Максимыч Исаев знал, что Даллес только выдает себя за американского резидента в Европе. На самом деле это был человек мафии. В Берн его привела корысть. Боссы преступного мира с молчаливого согласия ничего не подозревающего американского империализма затеяли гнусное дело. Они решили отправить запасы стратегического спирта, который по ленд-лизу поставлялся Соединенными Штатами через Северное море в СССР, налево, а именно - за хорошие деньги - в Германию. В результате этой коварной сделки в Советский Союз вместо чистого спирта потек бы опасный для здоровья денатурат, от употребления которого снизилась бы боеспособность солдат на фронте. Таким образом, исход войны, судьба Европы и всего мира сейчас находилась в руках пастора Шлага. Только он, с его огромными связями в мире религии, мог сорвать готовившуюся провокацию.
***
Пастору было чем похвастаться перед шефом. Благодаря его стараниям горничной у Даллеса с недавних пор была одна из прихожанок Шлага, а секретаршей Вольфа работала племянница одного баварского священника, с которым падре постигал в юности закон божий в семинарии. Ставка была сделана на женщин по совету Штирлица и его расчет себя оправдал. Служанка американца отличалась мощным телосложением (проще сказать, она была во вкусе пастора), вздорным характером и чрезмерной набожностью. Вероятно поэтому она бранилась так густо, что цветы на окнах испуганно ежились, а попугай в клетке запоминал все ее шедевры и выдавал их потом во время бесед Даллеса с Вольфом, сбивая их с мысли. Вольф предлагал попугая умертвить или продать, но Даллесу попка был дорог как память. В конце концов заговорщики стали встречаться у генерала. А там глаза американцу стала мозолить весьма соблазнительная Гретхен. Беседы приняли нервный характер. Даллес помышлял больше о прелестях юной фроляйн, чем о каком-то спирте. Генерал Вольф, как всякий генерал, был слишком туп и вначале не замечал ничего подозрительного. Но когда Гретхен во время переговоров стала залезать на колени Аллену и нежно теребить пальчиками его загривок, генерал заподозрил неладное, в его солдатской душе взыграла ревность. Еще немного и заговорщики могли крупно поссориться. Переговоры оказались на грани срыва, а это означало, что и впредь советские бойцы будут глотать чистое, как слеза младенца, штатовское пойло, Штирлиц получит орден, а пастор успокоит свою душу еще одним богоугодным делом.
- Так стало быть дело на мази! - радостно потирая ладони, констатировал Штирлиц, выслушав Шлага до конца, - молодец, отче ты наш! А не опрокинуть ли нам по этому поводу по стаканчику? - он обвел присутствующих вопросительным взглядом.
- Только не здесь! - дернулся в своем кресле Плейшнер, - тут клопами воняет!
Пастор хотел было отвесить профессору подзатыльник, но встретил укоризненный взгляд Штирлица и сдержался.
- Ну, как дети! - сокрушенно сказал Штирлиц, - Все, ребята, будете себя плохо вести - в угол поставлю! Пошли в кабак!
ГЛАВА 7
В детстве фюрер немецкой нации был хилым, сопливым мальчишкой. У него были способности к рисованию и, вполне возможно, что, родись он в более удачное время, мир приобрел бы в его лице великого художника. Но юному Адольфу крупно не повезло. Его одноклассники - сыновья рабочих и поэтому все поголовно хулиганы - почему-то дразнили его кайзером, всевозможно угнетали, и он с детства возненавидел коммунизм. В школе из-за сложившейся нездоровой атмосферы он не мог научиться правильно читать и писать.
Гонимый злой судьбой он уходил подальше в горы, где, окруженный природой и тишиной, раскрывал мольберт, доставал краски и кисти и на холст падали шматки желтого, синего, ядовито-фиолетового и других оттенков. Картины выходили мрачные, как сама жизнь несчастного Адольфа. Никто не мог понять, что на них намалевано, юный Гитлер слышал все больше насмешек и в конце концов обозлился на все человечество.
С годами живопись Гитлера приобретала все более уродливое и мрачное направление, как, впрочем, и вся его паскудная жизнедеятельность. Он попал в плохую компанию и здесь его склонность к авантюрам и гадостям пала на благодатную почву.
Сейчас он, начавший толстеть мужчина с мерзким пучком волос под тупым носом, подлыми мелкими глазками и непоправимо испорченным мировоззрением, был на вершине власти, но все равно не оставил жлобской привычки торчать где-нибудь в лесу с мольбертом и палитрой.
Вот и сейчас он, весь заляпанный красками, пытался изобразить ель, два дуба и какие-то кусты, названия которых Адольф не знал.
Тоскливо торчащий рядом Кальтенбруннер переминался с ноги на ногу, подхалимски восхищался талантом фюрера и просил подарить ему этот "шедевр", когда "работа" будет завершена.
Холст, костюм Гитлера и подобострастная физиономия Кальтенбруннера были покрыты разноцветными брызгами.
Громко стуча костылями подошла Паула. Гитлер болезненно поморщился, обреченно повернулся к сестре:
- Ну, чего тебе?
- Адольф! - простонала Паула, - хочу замуж за Штирлица!
- Обойдешься! - коротко ответил фюрер.
- Ну, Адо-о-льфи-ик!
- Губенку раскатала!
- Ну, Адо-о-льфушка-а! Он такой красавчик!