— А когда ехать-то? — пожаловался Неваляйкин, представляя себе, как бы он хорошо устроился в таежной избушке.
— В любое время! — не отступал Громыхулин. — Надумаешь — дай телеграмму, встречу. Что ты!
— А что, может, и надумаю, — сдался Неваляйкин. Сердце его растопилось, на душе стало благостно. — А что?..
— Приезжай! — и Громыхулин потянулся за заявкой.
Неваляйкин придержал ее:
— Оставь… Хотя грех на душу беру большой: не знаю, как и выпутаюсь.
— Обойдется, — успокоил его Громыхулин. — Приходи сегодня вечером в ЦДЛ, посидим. Ну, бывай! — и он быстро распрощался.
Не успел Неваляйкин поразмыслить над приглашением сибиряка, как в кабинет вошел представитель южного региона. Чернобровый, усатый, глаза блестят, как мокрые сливы. И пахнет от него вкусно — шашлыком и коньяком.
— Товарищ Неваляйкин!.. Эразм Иванович!.. Честное слово!.. Выручи, пожалста!.. Горю! Понимаешь, горю! Второй год алименты не плачу! Честное слово… Стыдно просто.
— Ну, ну! — успокоил посетителя Неваляйкин. У него было благодушное настроение после визита Громыхулина. — Не надо паники. Что там у тебя?
— Да чепуха, понимаешь, честное слово!..
Неваляйкин взглянул на бумагу, и у него глаза полезли на лоб.
— Ого! Хорошенькая чепуха! — Насупив брови, отрубил: — Не могу! Три тысячи! Да ведь книга выйдет — она же не покроет эту сумму!
— Правильно! Я останусь должником. А чтобы погасить долг, ты запустишь в производство мою новую книгу. А? Или эту переиздашь. А?
— Нет, не могу.
— Директор — за, главный — за, а ты против?
— Да ведь врешь все?
— А ты подпиши, тогда мне легче будет их уломать. Увидишь!
— Да ведь шишки потом все на меня посыплются!
— Какие шишки? Какие шишки? Скажешь — ошибся! Выписал вместо пятисот три тысячи. Ну, так что? Судить будут? Не будут.
— Нет, не могу.
— Как же быть? — развел руки южанин. — Сам ведь приедешь на юг отдохнуть, будешь возмущаться: не встретил как следует… А где взять? А может, ты потому и не едешь на юг? Почему не приедешь? Я тебе, товарищ Неваляйкин, как другу, как родному брату говорю: почему не приедешь? Смотри, какой ты бледный: сто лет не отдыхал. Почему? Приезжай осенью. В бархатный сезон. Фрукты, море, воздух, и народу мало. Будешь жить дорогим гостем. Хочешь — санаторий, хочешь — отдельный домик в горах или на берегу? А? Почему не приедешь? Честное слово, говорю. Встречу как отца родного!
— Но как я могу? Некогда… — вяло сопротивлялся Неваляйкин.
— И умирать будет некогда? Не надо. Есть заместитель? Есть. Пусть посидит. Нельзя отпуск, возьми командировку. Нельзя командировку, возьми больничный. Честное слово. Буду ждать. А тут напиши что-нибудь, напиши, дорогой, — южанин указал на заявление.
— Ох, подведешь ты меня под монастырь!.. — вздохнул Неваляйкин, однако потянулся за ручкой.
— Какой монастырь? Зачем монастырь? Все будет, понимаешь, как надо. Честное слово.
Подмахнул Неваляйкин бумагу. И когда вошел третий посетитель — представитель западных районов, он уже был окончательно растопившимся, словно вологодское масло в жарко натопленной комнате.
— Что там у тебя? — кивнул Неваляйкин на бумагу в руке гостя.
— Да так, ничего… Пустячок… — махнул западнянин на свою заявку. — Я, дорогой Эразм Иванович, зашел сказать вам доброе «здравствуйте» и пригласить вас в гости в наши края. Я слышал, что вы большой роман пишете. Лучшего места для работы, чем у нас, нигде не найдете. Особенно ранней весной. Море шумит, под ногами песочек хрустит… Тихо… Ходи, дыши и думай.
— Откуда знаете, что я роман пишу? — приятно удивился Неваляйкин.
— О, земля слухом полнится! Вы ведь писатель известный, и такой талант не может молчать, бездействовать, — сказал гость. — Милости просим! У нас вилла есть на самом берегу. Поживете — сколько захотите. И сауна рядом.
— И сауна? — переспросил Неваляйкин.
— И сауна, да. Настоящая!
— Это заманчиво, черт возьми! Так что там у вас? — он поманил к себе заявку, которую гость все еще держал в руке и не решался вручить ему. И когда тот наконец положил бумагу на стол, Неваляйкин дерябнул свободно и легко в левом углу: «Согласен на увеличение тиража. Книга хорошая». И сказал: