— Идет!.. Не уходите, прошу вас… Попробуйте угомонить его.
Не успела она договорить, как дверь распахнулась, и в ее проеме показался разъяренный Неваляйкин. Зубы стиснуты, глаза навыкате, ноздри ходуном ходят. В одной руке портфель, в другой — скомканная газета. Увидел нас, зарычал по-львиному, грохнул портфель о пол — дом закачался, шмыгнул в комнату, заходил из угла в угол, как зверь в клетке.
— Эразм, что случилось? — подступил я к нему осторожно.
— В том-то и дело, что ничего не случилось! Ни-че-го!
— Ну, так?..
— А до каких пор это будет продолжаться? — он вперил в меня налившиеся кровью глаза, выждал минуту и, не получив ответа, сунул мне газету: — На, читай!
Я стал лихорадочно искать то, что могло так взбудоражить Неваляйкина. «Наконец-то разносная рецензия напечатана на него», — решил я, но найти ее не мог.
— Рецензия, что ли, разгромная? Но где она?
— Какая там рецензия! Да еще разгромная! Много ты их читал за последнее время? Их вообще сейчас не печатают. Вот читай, — он ткнул пальцем в большой список кандидатов, выдвинутых на соискание литературной премии. Подождал, пока я пробежал весь список, спросил: — Ну?
— Что ну? По-моему, все достойные люди…
— Достойные… А Неваляйкин? Где Неваляйкин? Где, я тебя спрашиваю? Он что, не достоин? Пишешь, пишешь, и все как в песок. Уже даже рецензушки захудалой не напечатают. Разве я хуже других? Не хуже. А почему не замечают?
— Да, почему?
— Да потому, что у меня нет никакой премии.
— Но позволь, у тебя ведь была премия какого-то колхоза?
— Кто ее помнит? — Неваляйкин поморщился. — И не котируется. Тем более что сейчас разных премий развелось как грибов после дождя. А котируется вот эта, — ткнул он в газету. — И выше. Понял?
— Понял. Но зачем она тебе? То ты рвался к должности — получил. Теперь — к премии. Для чего все это? И когда конец будет твоим вожделениям?
— Должность нужна, — твердо сказал он. — Должность для изданий. А премия — для славы, а слава — опять же для изданий, но уже улучшенных, утолщенных и многотиражных.
— Объявляется масса разных конкурсов, пошли туда свои книги, может, и клюнет?
— Послал, сделал такую глупость. Так мне же житья не стало! Тут же пять человек приволокли мне в издательство свои рукописи и каждый назвался моим рецензентом на этом конкурсе. Главный манипулятор всей этой кухни, который все регулирует там: кому дать, кому послать, кого отсеять, кого продвинуть, — притащил свой однотомник на полста листов, потом прислал своего сына с рассказами. Не прошло недели, заявилась его жена — принесла сборник стихов, тоже, оказывается, пишет! А под конец пришел критик и предлагает книжку уже о самом манипуляторе! Представляешь? Чтобы получить премию, я должен был всех их удовлетворить. Это почти весь годовой план редакции надо было ухнуть на эту братию. Ну, пришел бы сам, один — еще куда ни шло, может, и сторговались бы. А так… Слишком большую цену загнули. Не осилил. Ну, и премия, естественно, накрылась.
— Ну, и плюнь на все это дело. Пиши и пиши, время рассудит.
— Время-то рассудит… Да ведь кое-что хочется получить и при жизни. Тем более, говорю ж тебе, другие бездарнее меня, а получили все сполна. Обидно, понимаешь… Пишешь, пишешь, а о тебе ни звука, будто тебя и нет. А все дело, оказывается, в премии. На днях заходит ко мне одна критикесса, показывает книжку — новая у нее вышла, статьи о разных писателях. Я ей прямой вопрос: «А почему вот ты, к примеру, обо мне не напишешь? Только честно. Разве там нет таких, которые пишут хуже меня?» — ткнул я в ее книжку. «Есть», — говорит. «Так в чем же дело?» — «Премию тебе надо, Эразм… Премию выбивай. Уже пора. Будет премия — будут и статьи. Сумей хотя бы попасть в первоначальный список». Она имела в виду вот этот список. Ведь ясно же: не все выдвинутые получат, но всех их начнут обсуждать — говорить, писать, показывать о каждом и везде только похвально. Это же список и для критиков: «Вот, мол, обратите на них внимание, это те самые, достойные, именно эти не теперь, так в другой раз, но получат премию. Пишите о них, славьте». Я сегодня специально поехал к самому, к председателю нашей секции. Застал, сидит такой, с бородкой, вежливый. Я прямо перед ним и поставил свой вопрос: «До каких пор, мол, будет это игнорирование?» А он: «Ничего не могу сделать: очередь. Вот список на ближайшие два года — двадцать шесть человек. И это только по нашей организации!» — «Запиши, — говорю, — меня двадцать седьмым». — «Не могу. Это дело общественное». — «А где она, та общественность, которая вот этот список составляет, вот эту очередь устанавливает? Я пойду и поклонюсь ей в ножки». Улыбнулся снисходительно: «Зачем же так примитивно понимать? Надо, чтобы о вас пресса заговорила, критики…» Это же заколдованный круг! Критики обо мне молчат, потому что я не лауреат, а на премию не выдвигают, потому что молчат критики! Ну? Да на меня уже скоро будут мальчишки пальцем показывать: «Ребята, смотрите, вон пошел непремированный писатель!» Стыдно, от людей стыдно.