И вот первая утренняя медитация. Я сказал себе: «Я должен осторожно раскрывать себя навстречу Богу!». Только я об этом подумал, как пришло «Что-то», непостижимая, могущественная действительность, присутствие или Божество (как мне следует это называть?). Это был Бог, но «совсем другой». Я Его не видел, но я Его чувствовал; и это чувство было таким мощным и немного тревожным! Я не могу это ясно выразить словами. Но в тот самый момент я осознал: Ничто, пустота — это ОН!
…Я СТАЛ ВИДЕТЬ «НИЧТО». ЭТО БЫЛА БЕЗГРАНИЧНАЯ ДЕЙСТВИТЕЛЬНОСТЬ…
Несколько дней назад я прочитал о созерцательности: «Когда ты смотришь на Бога, ты не видишь ничего, и это особая статья. Когда ты смотришь на ничто, то ничего и нет. Это не какое-то познание или своего рода осознание, фактически это именно то, что есть Бог; Бог есть Ничто». Сразу после этого я стал, видеть «Ничто». Это была безграничная действительность, бескрайняя действительность, и все мои привязанности, казалось, растворились в этом видении. На меня снизошло огромное успокоение, ничего не надо было делать. Незадолго до этого познания, примерно около двух недель, я почти все время пребывал в таком состоянии, когда мне хотелось плакать. Не было никаких причин для слез, было только мягкое касание во мне, нежность, которая не отвлекала меня от моих обязанностей.
…ВСЁ БЫЛО ТАКОЕ НАСТОЯЩЕЕ…
Подушка, на которой я сижу, образует тончайшую грань между телесной оболочкой, которой я являюсь, и неизмеримой трансцендентностью, которая всё шире раскрывается до безграничных далей… Мощь этой безграничности обрушилась на меня во время ночной медитации так, что по ту сторону моей способности к восприятию и переживанию существовало только БЫТИЕ, собранная энергия без проявления силы. У меня исчезло сознание «Я», сознание пола; я был не способен любить и не способен грешить, без страха, без радости. Всё было таким настоящим, что было бы абсурдно пытаться дать название этому познанию или объяснить то, что за ним лежит.
…ТОЛЬКО ЭТОТ БЕЗЫМЯННЫЙ…
…Потом стали возникать ситуации, когда мне во время сидения в медитации казалось, что я выхожу из того, что здесь сидит, и наблюдаю извне за своей игрой в театре и за игрой всего мира.
Что это было, кто вышел? А кто остался сидеть? Где был я? «Мое» сознание больше не имело никакой индивидуальной окраски, и в моменты Божественного познания больше ни разу не было сознания из…, а только этот Безымянный. В подобных состояниях — как я понял позже — есть только духовное существование.
…ЭТО РАДИКАЛЬНОЕ ПОМЕШАТЕЛЬСТВО…
Во время последнего курса я глубже погружался в медитацию, чем прежде, уже как несуществующий, свободный от себя самого. И впервые произошло восприятие этого состояния и восприятие повседневного сознания (что я тут сижу и дышу, что сосед икает, что кто-то ходит во время медитации по залу и т. д.). Подобное пересечение двух состояний сознания теперь у меня случается чаще, иногда они оба находятся в моем свободном распоряжении. Я окончательно стал в тупик — это совершенно элементарное и радикальное помешательство.
…ОН БЕЖАЛ…
После часовой пробежки по лесу во мне что-то освободилось. Я вдруг ощутил легкость и воздушность — это уже бежал не я: «Он» бежал. Это было удивительное познание.
…ДЕЛО В ТОМ, ЧТОБЫ НЕ СДЕЛАТЬ НИ ШАГУ…
Я замечаю: я сам не должен ничего делать. Я только материал, из которого происходит жизнь; пряжа, из которой соткан космический ковер. Это измерение жизни нельзя осознать и обосновать, его можно только открыть и познать по ту сторону всех оснований. Ты сам раскроешься для этой сути; тебе ничего не надо предпринимать, кроме того, что ты от всего устранишься и ничего не будешь добавлять своими действиями. Никогда устранение не происходит намеренно: это значит терпеливо сносить событие, которое ты не можешь ни вызвать, ни предотвратить, а только воспринять, допустить, «перенести».
Прохождение пути больше похоже на то, чтобы выйти. Дело в том, чтобы не сделать ни шагу. «Заставить себя идти» — как это легко сказать, как трудно это сделать!
…ВНУТРИ МОЛИТСЯ, ВНУТРИ дышит…
Я живу в состоянии неспособности, внутреннего бессилия, болезненности — не будучи болен органически, — в состоянии интенсивной внутренней боли. Это тончайшая и в то же время грубейшая форма подчинения, которую я переживаю.
Моя истинная жизнь всё больше совершается «внутри». Внутри молится, внутри дышит, внутри смеется, внутри плачет; и вот уже некоторое время нет ничего, кроме любящих слез или плачущей любви. Эту боль не описать словами. Это словно все без исключения склонности, которые еще являются замутненными, должны исчезнуть…, словно преобразование может произойти только через ранение и угасание.
…Без своего содействия я догорю, при этом ничто во мне не вызовет сопротивления, ничто не убежит, ничто не спросит «почему», не поймет, что, собственно, происходит.
…ЭТО ПУТЬ ВНИЗ, К ЖИЗНИ И СМЕРТИ…
С увеличивающейся болью и возрастающей частотой я осознаю, что мои чувства непригодны для восприятия бытия; они в большей степени искажают и затемняют истину, чем проясняют. Они требуют основательного очищения в форме избавления от их собственного познания, чтобы суметь воспринять неприкрытую и неискаженную истину, чтобы стать прозрачным для Света.
Однако я ощущаю мучительную неспособность принять активное участие в этом процессе. Вместе со своими чувствами я вынужден нырять в океан пустоты, в Ничто. Это путь вниз, к жизни и смерти — и я боюсь освободиться. Есть еще много мнимых «сокровищ», за которые пытается цепляться мое «Я». Как далек путь?
…ПОЧЕМУ У БОЖЕСТВЕННОГО ПУТИ ТАКИЕ НЕЧЕЛОВЕЧЕСКИЕ ЧЕРТЫ?…
Бог полностью удаляется. Хотеть ухватить Его — значит держать в руках пустую оболочку. Мое сердце не испытывает желаний; я больше не жажду Бога. Есть Его хлеб или не есть — это одно и то же, как и быть наполненным Богом или пустым. Я за одну ночь потерял вкус к Богу и к вещам. Я вдруг перестал прославлять творение, прежняя восторженность исчезла и сменилась пугающим меня равнодушием…
Я наблюдаю за изменением моих чувств: мои уши как будто оглохли, мои глаза как будто ослепли, мой вкус притупился, мои уста умолкли, потому что слова, которые могли облечься в форму, стали ничтожными.
Часто меня охватывает давящий страх от непредсказуемости этого развития, которое грозит полностью исключить любую мою инициативу. Моя доля, которую я мог бы в это привнести, всегда будет ничтожно малой. То, что составляло мое человеческое бытие, мое самоопределение, становится незначительным. Что-то такое распадается в ядре, а у меня нет сил это сохранить. Мое нынешнее состояние, которое мучительно охватывает всё мое бытие, можно сравнить с отчаянным положением утопающего, чей крик о помощи захлебывается в его гортани. Это отчаяние вызывает сомнение, смогу ли я вообще продолжать путь в подобном состоянии. Я еще никогда так не боялся впасть в глубокую душевную депрессию, как в последнее время, когда мне было отказано в любой активности и казалось, что с меня снимают кожу, кусочек за кусочком. Это не может быть смыслом процесса становления целого, только через снижение и утрату потенциала действительно можно стать человеком! Почему у Божественного пути такие нечеловеческие черты!