— Это уже по Фрейду, — сказала я.
— А разве Фрейд не прав?
— Кто я такая, чтобы критиковать Фрейда. Как-никак он был ученый и врач. Хотя мне кажется, он слишком категорично обвинил решительно все человечество в том, что оно навсегда и всерьез заблудилось среди своих сексуальных страстей.
— А вы думаете иначе?
— Я думаю, что вами упомянутая мать-природа в дополнение ко всему дала человеку разум и рассудок, чтобы он не стал полным рабом своих неутоленных желаний. Может быть, я слишком упрощенно понимаю Фрейда. Но думаю, что и вам не хочется, чтобы ваш интеллект возглавляли потенции петуха или, скажем, комнатной мухи.
— Вы ловко защищаетесь, Евгения Сергеевна.
— Да совсем я не защищаюсь, просто мы с вами довольно дилетантски пробуем обсуждать Фрейда.
Мы одновременно бросили в печку докуренные сигареты, они упали на угли, бумажные фильтры их вспыхнули и остались две палочки сероватого пепла, по которым пробегали тлеющие искорки.
Тобольский поглядел на меня пристально, и я догадалась, что литературная подготовка закончилась, хотя какие-то сомнения у него и остались, — с позиций его философии он вполне мог оказаться насильником — здесь одно другому не мешало, — но и быть элементарным хамом он, видимо, тоже не хотел.
— Дымит! — сказал он и прикрыл дверку.
Я повернулась к столу. Дожидаться хозяина лежавшей на подоконнике свечи, понятно, не было смысла. Я искала удобный момент, чтобы подняться из-за стола, опасаясь, что тем самым спровоцирую Тобольского на попытку меня задержать. Лишние сцены, в жанре Брагина, мне были ни к чему.
Пока я размышляла, Тобольский вдруг нагнулся, ловко подсунул руку мне под колени и поднял меня с табуретки.
Я не стала барахтаться и отбиваться — тоже не хотела вести себя банально, — я спокойно и выжидающе лежала у него на руках. Он шагнул, откинул занавеску, не выпуская меня из рук, внес в комнату, опустил на диван и присел рядом.
Ничего зазорного в поведении Тобольского пока не было, всего лишь более или менее корректная, хотя и активная, проверка — а как я себя поведу дальше? Ссориться с ним в мои расчеты не входило, наверное, придется побывать у него еще раз, поэтому и грубить не хотелось.
Да и какие при моей роли были основания чем-либо возмущаться?..
Я опустила ноги на пол. Он попытался меня задержать.
— Женя...
Я освободилась по возможности мягко, но решительно. Поднялась, одернула водолазку.
— Мы так хорошо сидели возле вашего огня, — укоризненно заметила я. — Вы прочитали неплохую лекцию по мотивам Фрейда; право, не стоит усложнять наше знакомство этим, как вы назвали — элементарным контактом.
— Почему — усложнять?
— Потеряется непосредственность в отношениях.
Я не торопясь прошла к столу, где лежали газеты и журналы, листки со схемами, придавленные сверху электронным микрокалькулятором. Тут же лежала и коробочка с цветными карандашами, напоминая мне о зеленых усах Миронова.
Тобольский встал с дивана, не взглянув в мою сторону, вышел на кухню.
— Принесите и мне сигаретку! — крикнула я вслед.
Журнала «Экран» на тумбочке возле дивана не было — очевидно, он лежал где-то здесь, на столе. Я подняла микрокалькулятор. Нажала красную кнопку — на табло засветились зеленые нолики, я поставила «двойку», возвела ее в квадрат, разделила на «три» — и «тройка» ушла в период до конца шкалы.
— Все правильно! — сказала я.
— Вы так думаете?
На Тобольском были мягкие домашние тапочки, и я не слышала, как он подошел.
— Это не я так думаю, а так калькулятор показывает. Дома работаете?
— Приходится.
Самолюбие Тобольского было задето, он держался суховато и натянуто; впрочем, я его понимала. Он подал мне сигарету, щелкнул зажигалкой. Я положила калькулятор и тут заметила тот самый «Экран». Щурясь от сигаретного дыма, полистала его до фотографии Миронова.
— Почему зеленые? — спросила я.
Тобольский заложил руки за спину.
— Понятия не имею.
— Художнику нравится зеленый цвет, — развивала я свою тему. — Он не футурист?
— Художнику четыре года, — сдержанно ответил Тобольский. — Дочь моего сослуживца. Иногда заезжает с ней по дороге из садика.
«Заезжает!»
— Да, — согласилась я. — В четыре года еще можно позволить себе раскрашивать окружающее теми красками, какие тебе нравятся, — я положила журнал. — Однако мне пора домой. Дядя меня, наверное, заждался. Я не предупредила его, и он не любит, когда я опаздываю к ужину.