Он сломал сухую веточку, бросил в огонь. Ему явно не хотелось начинать разговор на эту тему, но мне нужно было знать. Я ждала.
— Обыкновенная история, — сказал он наконец. — Хрестоматийная басня о торжестве хитрой кривды над простоватой правдой. Как один журналист — усердный, но в житейском отношении неопытный — случайно наткнулся на факты, из которых мог заключить, что некоторые торговые работники живут явно не по средствам. Он решил, как говорится, сделать свои наблюдения достоянием общественности и написал злой фельетон. На его несчастье, фельетон так понравился главному редактору, что сразу его напечатали. Торговое начальство, защищая «честь мундира», тут же создало ревизионную комиссию. Пригласили специалиста-ревизора, со стороны. И ничего не нашли. Мои факты не подтвердились. Автор фельетона, решила комиссия, субъективен. Все было сделано ловко и внешне вполне убедительно. Газете пришлось извиниться. Ну, а журналисту крепко дали по шее. За клевету.
— Понятно.
— Куда понятнее. В нашем журналистском деле субъективность — вещь опасная.
— В нашем — тоже.
— В каком — вашем?
— В торговом, разумеется, — спохватилась я. — Только рубли-копейки, больше никаких фантазий.
— Да, рубли-копейки... Кстати, почему вы пошли в торговлю?
— А что?
— По-моему, неподходящее для вас занятие.
— А чем мне надо бы заниматься, по-вашему?
— Ну, хотя бы исследовательской работой.
— Хорошо, приму как комплимент.
На обратном пути Максим включил приемник, настроился на чей-то концерт, его нам хватило почти до самого города. Мы опять выехали на улицу Горскую. Теперь я была уже настороже, еще издали заметила не обследованный мною киоск.
На этот раз в нем кто-то сидел.
— Максим, остановитесь, пожалуйста. Я куплю «Смену» Петру Иванычу.
Совершенно не пойму почему, но я вдруг разволновалась. Даже забыла, как открывается дверка у машины, и бестолково задергала ручку. Максим открыл дверку сам. Пока шла к киоску, постаралась приглушить свое непонятное беспокойство.
Возле киоска стояла женщина и выбирала поздравительные открытки.
Киоскер был мужчина.
Он разговаривал с покупательницей, и я могла его не спеша разглядеть.
Крупными чертами лица он напоминал римского императора на рисунке в школьном учебнике по древней истории. Крепкий, упитанный, лет пятидесяти на вид. Выражение лица его было мягким и приветливым — на злодея он не походил. Над стеклом витрины по-прежнему висела табличка: «Киоскер — Г. Башков, с 11 до 8 час.»
Оказывается, Башков, а не Башко, — когда я впервые увидела табличку, последняя буква фамилии была закрыта уголком журнала «За рулем». Сейчас цветная обложка не мешала прочесть фамилию полностью.
Женщина расплатилась и ушла.
Я нагнулась к окошечку, сильно потянула носом... и ничего не почуяла.
Г. Башков смотрел на меня вопросительно.
— «Смену», пожалуйста!
Он задумчиво повел взглядом по полке — на витрине журнала не было, еще раз взглянул на меня и решительным жестом вытянул из-под прилавка портфель, порылся в нем и достал «Смену». Значит, он отобрал какие-то журналы для себя и вот уступил один из них мне.
Я только успела положить на тарелочку двадцать копеек, как тут же к окошечку протиснулась пара юных филателистов и потребовала кубинских марок. Я сказала «Спасибо!» и вернулась к машине.
Запоздало спохватилась, что не заговорила с киоскером, но уже не было ни уверенности, ни настроения возвращаться.
Максим тронул машину.
— Чем вы расстроены? — спросил он.
— Разве?.. Не знаю. Может быть, просто устала на воздухе.
— Вы знаете этого киоскера?
— Первый раз вижу. Почему вы спросили?
— Вы так внимательно его рассматривали.
Тут мне нечего было возразить.
— А вот я его знаю.
Максим замолчал. А я уставилась на него, мне нужно было, чтобы он продолжал, но и просить его об этом не хотелось. Из бокового проезда с визгом выскочила «Аварийная». Максим тормознул резко, я сунулась носом в ветровое стекло.
— Извините, — сказал Максим.
Я свернула журнал в трубку... принюхалась к нему, потом еще раз. Максим взглянул вопросительно.
— Странно пахнет типографская краска.
Мне нужно было убедиться, я поднесла журнал к его лицу. Максим понюхал тоже.
— По-моему, это не краска. Скорее — духи. Или одеколон.
Я опустила журнал на колени.
— А кто этот киоскер?
— Бывший бухгалтер комбината. Он был экспертом-ревизором в комиссии, которая проверяла факты моего фельетона.