Ах, до чего же удивительна жизнь! Каких-то три часа полета на авиалайнере, и вот уже над головой твоей — безоблачное небо, в ушах твоих — жизнерадостная хава-нагила, а в руке — купюра достоинством в сто шекелей!.. Сколько раз ты ласково говорила мне, мать: „Зараза ты, Васька, и не лечишься!..“ Можешь успокоиться, родная моя: усердно лечусь. Мы оба с Другом лечимся, врачуя тяжелые телесные и душевные раны, чему чудодейственно способствует поистине райский климат, немыслимо соленая вода и единственные в своем роде лечебные грязи.
Так что, если ты все-таки брякнулась на пол и что-нибудь там себе повредила, не горюй, дорогая, — это беда поправимая: Мертвое море и не таких ставило на ноги.
Ну вот покуда и все. Спешим на процедуры, а после них — на урок древнееврейского языка.
P.S. Виктору Григорьевичу передай мои искренние извинения. Обстоятельства не позволили мне в тот день, 12 мая, вовремя вернуться в „Крупу“…»
— Ни фига себе задвижки, а, Витек?! — торжествующе вскричала патлатая старая баба с бородавкой под носом, та самая, между прочим, с которой я когда-то давным-давно сидел, как это ни дико, за одной партой, а перед армией недели две подряд ходил под ручку на Дунькин Остров, точнее, на Дунькину Дачу, а вот зачем — теперь уже и не припомню…
ГЛАВА ШЕСТАЯ,
в которой туман понемногу рассеивается и сквозь него начинают проглядывать потерянные ориентиры
Свою машинку времени я приобрел по случаю еще в те, в застойные времена. Вот она — на письменном столе. Серый пластмассовый корпус, черные клавиши с белыми знаками. И для того чтобы вернуться назад, в 19 мая 1996 года, нужно всего лишь сдвинуть каретку до упора вправо, покуда не дзынькнет предупреждающий звоночек. И отпечатать строку, и снова сдвинуть… И так, покамест бьется сердце, до самого, повторяю, упора…
…Покуда и нам, грешным, не прозвенит…
…Было пятнадцать минут одиннадцатого, когда младший сержант Миллионщиков завинтил последнюю гайку на колесе вишневой «копейки».
— Вы уж, Любовь Ивановна, впредь поосторожней, — с явным сожалением возвращая Василисе документы, сказал майор Недбайлов. — У нас тут шаланды с прицепами исчезают, а вы женщина привлекательная. Да еще фара у вас разбита. Я-то пропущу, а другой…
— …а другой привлечет? — засмеялась Василиса.
— Так точно. В обязательном порядке, — козырнул майор. — Эх, где вы, мои молодые годы!..
Вот так они и расстались на сто двадцать девятом километре Московской трассы. И случилось это, еще раз напоминаю читателю, в начале одиннадцатого. А минут через пятнадцать Василиса увидела впереди идущего вдоль обочины слепого, с виду молодого еще человека с зеленым брезентовым рюкзачком за плечами и с белой тростью в руке.
Ну, разумеется, она притормозила:
— Вам далеко?
— До Спасской Полисти, — ответил худой, давно не бритый мужчина, без головного убора и в черных очках.
Василиса открыла правую дверцу.
То, что рассказал ей подобранный по дороге странник, оказалось до такой степени невероятным, но, Господи, — до того правдоподобным, что Василиса, доехав до Спасской Полисти, не раздумывая, свернула с шоссе влево, на Заволоцкое, куда, собственно, и шел вот уже третьи сутки подряд гражданин Мочалкин Михаил Александрович, или, как он с грустной улыбкой представился Любови Ивановне Глотовой, — раб Божий Майкл.
Каких-то три месяца назад господин Мочалкин был вполне преуспевающим коммерсантом, подвизавшимся на ниве полукриминальной скупки и перепродажи антиквариата и так называемых предметов церковной утвари. Был он весел, стопроцентно зряч и отменно «упакован»: две квартиры, две тачки — жена ездила на красной «хонде», — трехэтажный коттедж в Левашове, валютный счет в «Инкомбанке»…
— Эх, если б вы только представить себе могли, какие несметные сокровища прошли через эти вот окаянные руки! — дрогнувшим голосом сказал Майкл, показывая Василисе две обмотанные грязнущими бинтами ладони. — Бог ты мой, сколько же старинных икон переправил я за кордон. Поверьте специалисту, Любовь Ивановна, — это были истинные раритеты! Чего стоили хотя бы аж четыре парсуны Симона Ушакова! А его же миниатюры, Господи!.. Разумеется, я знал, откуда они берутся, эти шедевры. Вот и Заволоцкая Божья Матерь Троеручица попала ко мне ровно через день после того, как ограбили местную церковь… Помните, об этом еще в газетах писали. Икона-то действительно совершенно бесценная, единственная, может быть, в своем роде… — Тут раб Божий Майкл перекрестился и тягостно вздохнул. — Господи, прости меня, грешного, чтимая… и очень, очень даже чудотворная, Любовь Ивановна, икона!.. А принес ее мне какой-то сопливый лох, мерзкий такой беззубый ублюдок с перебитым носом и серьгой в ухе. Этот недоумок и понятия не имел, что держит в руках! Когда я сказал, что беру, этот хорек до того проникся, до того возликовал… Представьте себе, он начал мне вдруг рассказывать, как там, в Божьем храме, зачем-то взял и нагадил в алтаре!.. О Господи, Господи!.. А что я?! Я ведь даже не возмутился, не спустил пакостника с лестницы! Я, Любовь Ивановна, слушал. Я, христопродавец, подхихикивал ему!.. Ну вот… ну вот и получил по заслугам — во имя Отца и Сына и Святаго Духа!..