— Сам бы я до такого никогда не додумался, водилы-собутыльнички надоумили, — кенарем пропел Мишаня. — Какие еще там запаянные гроба, какие самолеты, зачем?! Сунь старушку в ящик, до Москвы за сутки на тачке домчишь… И присмотрел я, Любовь Ивановна, для этого дела подходящий платяной шкаф на барахолке. Уж такой гроб с музыкой!.. Вот и хорошо, думаю, уж точно никто не польстится… Эх, не голова, а кастрюля с огурцами! В городе Харькове, пока сидел я в общественном туалете на стоянке, стырили у меня этот самый, едренать, шкаф вместе с веревками, которыми он был привязан!.. Трое суток искал, чуть с ума не спятил: теща, не кто-нибудь…
— И что, и не нашли?!
— Куда там! У нас уж если что пропадет, фиг доищешься. А когда пропадает человек… — Он покосился на Василису: — Ой, извините!
— Ничего, Мишаня, — вздохнула Василиса, — я уже привыкла.
По обочинам дороги мелькали подмосковные березки. Машина была классная, почти бесшумная, с фантастически мягкими рессорами. Пытаясь загладить вину, Мишаня принялся рассказывать глупые анекдоты. Сам же и хохотал, поворачиваясь к Василисе, и тогда становился виден замазанный артистическим гримом ночной фингал под левым глазом. Василиса рассеянно улыбалась в ответ, думая о своем. О Кощее, который «сидел на игле», о пропавшем Царевиче, о Сером Волке… А еще она думала о том, что уж больно все удачно с этим билетом складывается. Это настораживало, тревожило Василису. В свои тридцать с небольшим она слишком уже хорошо знала, чем оборачиваются, как правило, жизненные удачи. В случайные стечения обстоятельств Любовь Ивановна Глотова почему-то не верила. А когда в одной книжке вычитала, что случайность — всего лишь непознанная закономерность, даже вскрикнула от радости, перепугав гладившую белье Капитолину: «Ага! А я что говорила?! И у Кутейникова у твоего дом не случайно сгорел. Слышишь, очень даже не случайно!..» Капитолина, охнув, перекрестилась…
Итак, 24 мая, в первом часу дня, две престижные иномарки — черный «гранд-чероки» и белый представительский «линкольн» — с двух концов столицы лихо катили в сторону Внуковского аэропорта. Встреча, такая, казалось бы, маловероятная, практически невозможная в огромном десятимиллионном мегаполисе, была уже неизбежна…
И она, конечно же, произошла.
Два старых знакомых чуть ли не лоб в лоб столкнулись у стеклянных дверей зала отправления.
— Магомед, ты?!
— Мишаня?.. Шкаф!
Братки просияли, обнялись, троекратно по-русски расцеловались. И вот ведь совпадение! — в этот самый миг Василиса, у которой подходила очередь на регистрацию, будто ее подтолкнул кто-то, вдруг оглянулась и увидела обнимающихся…
— Какими судьбами? — пропищал распрощавшийся с Василисой водитель белого «линкольна».
— Да тут одного чудака провожал…
— И я, едренать, одну чудачку! А помнишь?..
Им было что вспомнить. Зимой 1992-го Миша Фонарев вытащил потерявшего уже сознание Борю Базлаева из провалившейся под лед «татры» с контрабандой. Он дважды нырял в мутную воду Нарвы и открыл-таки правую дверцу легшего на левый бок грузовика…
Лицо стоявшего к ней спиной Магомеда Василиса поначалу не разглядела, но двух топтавшихся чуть поодаль сопляков в спортивных костюмах узнала сразу же.
Сердце у Василисы екнуло, она резко отвернулась, зачем-то сняла, а потом поспешно снова надела черные очки.
— Что вы сказали? — спохватилась она, наткнувшись взором на удивленные глаза работницы аэропорта.
— Ваш билет… Сумку поставьте на весы… Будете сдавать в багаж?
— Возьму с собой, она легкая. Все?..
— Бирку возьмите. Это ваш билет?
— Мой.
— А паспорт? Где ваш паспорт?.. Господи, какие все сегодня рассеянные, правда, товарищ лейтенант?
— Лето начинается, — благодушно улыбнулся милиционер.
— Кому лето, а кому конец света, — вздохнула женщина в форменном кителе с крылышками на погонах, принимая из рук Василисы подозрительно новый, да еще с гербом несуществующего государства, паспорт.
— «Лето, ах, лето!..» — пропела она, открывая его и перелистывая. — «Ах, лето, лето…» — повторила она, внимательно посмотрев на Василису, потом снова в паспорт, потом опять на Василису. — Простите, как ваша фамилия?
— Глотова, Любовь Ивановна Гло…
Василиса осеклась. «Боже мой, — застучало ее сердце. — Да уж не перепутала ли я паспорта?! Боже мой, Боже…»