Василиса, дав гостю допить чашку, вежливо, но решительно выпроводила его за дверь:
— Извините, у нас тут разговор. Сугубо женский…
— С кем это? — пытаясь вернуться, сунул лысину в щель озадаченный майор, в ответ на что Любовь Ивановна выдавила чужую голову со своей территории и, накинув на дверь крючок, злорадно ответила:
— С ней, с моей нейролингвистической программисткой!
— Но хоть по городу-то, как обещали, походите? — заскребся снаружи незадачливый агитатор.
В следующее мгновение фаянсовая, с синими василечками чашка вдребезги разбилась об фанерную филенку и незнакомый майору Вячикову визгливый женский голос укоризненно произнес:
— А еще ведьма называется! Посуду-то зачем бить?! Глазами, гипнозом их, козлов, надо способности лишать… Ну, чего вытаращилась, способностей ихних жалко?!
Ни джипа «гранд-чероки», ни молодцов из него Василиса в тот день в городе не встретила. Зато лицом к лицу столкнулась на переговорном пункте еще с одним афганцем, Володечкой Усановым, штурманом ее первого мужа. Поговорили, вспомнили общих знакомых. «Тебе в Чечню? Ноу проблем! — сказал везунок Володечка, единственный, кто выжил из того, сбитого „стингером“ мужнина вертолета. — Я в Ханкалу через день летаю. Так что звони».
«Может, и позвоню», — глядя вслед убегавшему летуну, подумала погрустневшая Любовь Ивановна.
Домашний телефон Зинули Веретенниковой был прочно занят. Когда Василиса, чертыхаясь, в очередной раз накручивала длиннющий междугородный номер, по трансляции переговорного пункта объявили:
— Стамбул, пятая кабинка!
Вошедший в пятую кабину красивый чернявый юноша, плотно прикрыв за собой дверь, снял трубку.
— Магомед мертв, — сказал он. — Этой штучки в номере нет… Алло!.. Синьор Армандо, вы слышите меня?
Стамбульский собеседник Амира молчал.
13.07.95 Санкт-Петербург
Сегодня во втором часу ночи ко мне заявился вдруг Тюхин. Был он против обыкновения совершенно трезв, но чрезвычайно чем-то напуган.
«Царевич, — боязливо оглядываясь на дверь, сказал он, — вы в Бога верите?»
«Ну кто ж в Него сейчас не верит», — уклончиво ответил я.
«А в дьявола, наличие дьявола в природе вы допускаете?»
И тут мой коллега фантаст, вздохнув, поведал мне вот какую бредятину. Якобы несколько дней назад, едучи в троллейбусе, он увидел на тыльной стороне кисти некоего вояки, по виду, скорее всего, десантника, наколотый в две краски мистический знак графа Калиостро. Поскольку Эмский, то бишь Тюхин, — Эмский его литературный псевдоним — вот уже полгода как собирал материалы для будущего романа о некроманте и масоне Джузеппе Бальзамо-Калиостро, он, естественно, поинтересовался у служивого, знает ли тот, что символизирует его татуировка: змея, держащая в ядосочивых своих зубищах пробитое стрелой яблоко. Как и следовало ожидать, служивый знал только остановку, на которой ему надлежало сойти. Тюхин, он же фантаст Эмский, в двух словах разобъяснил десантнику смысл наколотой на его руке таинственной гадины, а выходя из троллейбуса, сказал ему полным искреннего сочувствия голосом:
«Крепитесь, друг мой, вас ждут нешуточные испытания!..»
Как выяснилось чуть позднее, в сочувствии нуждался вовсе не случайно встреченный в городском транспорте военнослужащий, а он сам — писатель Тюхин-Эмский, мой давний, с литкружковских еще годов, знакомец, автор — я его печатал пару раз в своем журнале, — а время от времени, чего уж греха таить, и собутыльник. Вчера коллеге моему позвонили. Некто, на прекрасном русском языке назвавшийся синьором Армандо, статс-профессором парапсихологии, членом Всемирного Синклита контактеров и трансмедиумов, меценатом, издателем и просто ценителем изящной словесности, попросил Тюхина о незамедлительной встрече, каковая и состоялась двумя часами позже в кафетерии Дома дружбы на Фонтанке. Иностранный гость сам окликнул растерянно озиравшегося Тюхина:
«Маэстро сочинитель, мы здесь!..»
Итальянец оказался очень подвижным худощавым господином средних лет в странной лиловой сутане с золотыми пуговками и пышными рукавами. Креста на нем не было. Что касается второго субъекта, сидевшего за столиком, одутловатого, лысого, как знаменитый актер Калягин, пузана в каком-то идиотском сталинском френче, то он был, вне всякого сомнения, свой, русский.