«Это мой переводчик, товарищ Мандула», — энергично встряхивая Тюхина за руку, представил толстяка зарубежный меценат и книгоиздатель.
Далее начались форменные чудеса. Синьор Армандо, налив страдавшему с похмелья Тюхину фужер великолепного греческого коньяка «Метакса», предложил ему подписать договор на издание в Италии, а впоследствии и по всему миру его, Тюхина, будущей гениальной книги.
«Простите, какой?» — уточнил писатель, рука которого от неожиданности так затряслась, что золотистая жидкость пролилась на единственные приличные брюки.
«Будущей, разумеется, приключенческой, о графе Калиостро, точнее сказать, о его втором пришествии на нашу грешную Землю», — доброжелательно улыбаясь, пояснил иностранный гость.
Тюхин-Эмский, никогда и ни с кем не делившийся своими творческими замыслами, был потрясен.
«Но позвольте, откуда же вам известно о моем ненаписанном еще рома…» — начал было он, но был бесцеремонно перебит сидевшим по левую руку от него переводчиком Мандулой.
«Пей давай, а то все портки изговняешь!» — просипел хамоватый мордоворот во френче, крутивший в волосатых ручищах жлобскую, с пуговкой и твердым козырьком, серую фуражку.
Тюхин залпом выпил, после чего синьор Армандо доверительно сообщил ему, что подписать договор с господином Эмским и даже, в разумных, конечно, пределах, авансировать его готов немедленно, что условия оного договора весьма и весьма выгодные и совершенно для него, Тюхина, необременительные.
«Вы только пишите, друг мой! — протягивая фантасту развернутую уже конфетку, воскликнул его будущий издатель. — Пишите, ни в чем не сдерживая своей блистательной, своей совершенно необузданной фантазии. О-о, как я завидую вам, людям с богатым воображением, сочинителям, творцам новой реальности! Писать — это ведь как бы жить другой, самим тобой придуманной жизнью, не так ли, драгоценнейший Григорий Викторович?»
«Ну-у, в общем и целом… м-ме… примерно так!» — подумав, согласился Тюхин.
«А раз так, — радостно подхватил синьор Армандо, — раз так, дорогой друг наш и соратник, раз так — вам и перо в руки! — И с этими словами итальянец выхватил из кармана паркеровскую, с золотым колпачком авторучку и загодя заготовленный, в трех экземплярах, как полагается, договор. — Распишитесь вот здесь вот, где галочка, — показал пальцем, на котором сверкал перстень с огромнейшим бриллиантом, издатель, а когда Тюхин расписался, отколов ему третью копию, облегченно перевел дух. — Ну вот и славненько, вот и замечательно!.. И еще, милейший, в процессе, так сказать, написания романа, то есть, иными словами, во время жизни в нем, с вами постоянно будут приключаться разного рода странности и происшествия — и удивляться тут решительно нечему, романчик-то приключенческий! — так вот, Григорий Викторович, в один прекрасный день в ваши руки попадет некая старинная вещица, в общем и целом, как вы изволили выразиться, пустячок, безделица, но для Него, для нашего с вами работодателя…»
«Для какого еще… рабо… тада…» — оторопел Тюхин.
«То есть как это „для какого“?! Для того, от чьего имени заключен с вами договор, для моего уважаемого Шефа — графа Калиостро… Да вы текст-то, который у вас в руках, прочитайте, там же все черным по белому!.. Одним словом, драгоценнейший, когда эта диковинка попадет к вам, а это случится, похоже, где-то в конце года, вы уж, будьте любезны, не делайте так, как вы непременно, по сюжету вашей книжки, сделаете — не пытайтесь с ней, с этой штукенцией, спрятаться от нас и уж, заклинаю вас, не связывайтесь вы с Федеральной службой безопасности, а то ведь…»
«А то ведь — что?» — довольно-таки отважно поинтересовался фантаст, которому коньяк успел ударить в голову.
«А то ведь мы тебя, писаку, в ПОРОШОК сотрем!» — жарко и страшно прохрипел Григорию Викторовичу на ухо переводчик Мандула.
«Вот-вот, в порошок!.. — улыбаясь, подтвердил синьор Армандо, встававший из-за столика. — Не знаете, что бывает с теми, кто нарушает клятвенные договоренности?.. А вот мы, итальянцы, это очень даже хорошо знаем!.. Оривидерчи, Тюхин!..»
И он пошел, точнее — поплыл по полу в своей лиловой длиннющей, до пят, сутане. Следом за издателем, своротив пузом стол, встал и его сопровождающий, и только теперь, только теперь Григорий Викторович с ужасом обнаружил, что брюк на переводчике не было! Вместо них имело место нечто косматое, похожее на вывернутую мехом наружу овчину, и кончалось оно, это нечто, двумя здоровенными, гулко цокавшими по мрамору особняка козлиными копытцами…