На кухне Моджахеда не было. Крайне удивленная этим странным обстоятельством, хозяйка выглянула в коридор и, всплеснув руками, ахнула:
— Да ты что же… ты что же это делаешь, бандюга ты этакий?! А ну отдай, отдай, кому говорят!..
Любовь Ивановна попыталась отобрать у кобеля злосчастную лупоглазую куклу, которую тот держал в зубищах, но Моджахед, решивший, что с ним играют, рыча, дернул на себя, и из тряпичного пузика на линолеум посыпались какие-то камешки…
Господи! Даже в тусклом свете шестидесятисвечовки они так играли гранями, что у Василисы перехватило дыхание:
— Господи, Господи!.. Да ведь это же бриллианты!..
Она нагнулась, но подобрала с пола не сверкающие драгоценности, а с виду недорогой и совершенно невзрачный, на серебряной цепочке, темно-зеленый камушек с перепелиное яйцо величиной, то ли кулон, то ли какой-то амулет — снизу камушек был в виде печаточки с витиевато вырезанной буквой «К». Василиса зачем-то сжала его в ладони, и ладонь эта вдруг совершенно отчетливо… загудела. Вот точно так же гудела ее голова, точнее сказать межбровье, «третий глаз» по-научному, когда она показывала московским гаишникам водительское удостоверение Вовчика Убивца.
Камень в руке за какие-то считанные секунды потеплел, стал почти горячим. Василиса раскрыла кулак и чуть не вскрикнула: то, что лежало у нее на ладони, светилось бледно-зеленым, совершенно неземным, мамочка, пугающе потусторонним, родненькая ты моя, светом.
И тут еще Моджахед, выронив куклу, с визгом отметнулся от Василисы и, поджавши хвост, затрусил в темную гостиную.
Боже!.. Чур меня, чур меня, чур…
Камень электрически гудел, и от гудения этого все тело ее сначала как бы обмерло, да так, что и сердце перестало биться, а потом стало вдруг таким легким, что Василиса от страха зажмурилась и сразу же увидела его, того самого зарытого в Чечне покойника, если, конечно, от него осталось что-то, он словно бы высунулся из кромешной тьмы — человек… Господи, человек ли?.. вылез, протягивая к ней дрожащую от нетерпения ручищу, точнее сказать — лапу, лысый, почему-то уже безусый, в каком-то странном, как у Сталина, полувоенном кителе, в лохматых, мехом наружу, штанах… тьфу ты! да и вовсе, бесстыдник, по пояс голый, с жуткой, промеж ног болтающейся шту… мамулечка, да это уж не хвост ли?.. и на копытах… на копытах!..
И вот, о ком они говорили с Алексеем утром, хоть и чертом переодевшийся, но он, вне всякого сомнения — он, Ашот Акопович, умоляюще глядя на Василису, сглотнул слюну и хрипло вымолвил:
— Ото ж отдай цацку мэни, отдай, а то хуже будэ!..
Рука — да нет же, лапа, волосатая, с когтями, звериная лапа была все ближе, ближе, уже почти задохнувшаяся, как в ночном кошмаре, Василиса судорожно, с утробным апом вобрала воздух в легкие и, за мгновение до смерти отпрянув от оскалившего клыки Микадо, очнулась…
Затылок тупо ныл. С трудом приподнявшись с пола, Василиса растерянно посмотрела на мертвенно мерцавший в руке амулет и, покачав головой, прошептала:
— Тебе, говоришь, отдать? Ну уж нетушки!..
Константин Эрастович Бессмертный появился в Кирпичном на следующий день вечером. Из большой черной машины, остановившейся у калитки, вылез Митрич. Бдительно оглядевшись по сторонам, он открыл дверь лимузина какой-то неизвестной Василисе марки, а когда патрон, пряча лицо в шарф и горбясь, побежал к крыльцу, спрятался за оградой с вынутым из-под полы «кипарисом» в руке.
Как и договаривались по телефону, Константин Эрастович постучал не в дверь, а в окно. Человек, которого увидела Василиса, отдернув занавеску, мало походил на ее ослепительнозубого московского знакомца. Из за-оконной тьмы на Василису глянуло затравленными воспаленными глазами некое бледное подобие прежнего Костея Бессмертного, такое жалкое и чем-то не на шутку перепуганное, что ждавшая его женщина, охнув, кинулась открывать замки.
— А там кто? — показывая на закрытую дверь гостиной, зябко поежился вошедший.
— Моджахед…
Костей даже присел от страха:
— Како… какой еще моджахед?!
— Да пес мой. Прячется он, из-под кровати не вылезает. Слышишь — даже не гавкает. Это он твоего камешка испугался…
— Покажи!
Константин Эрастович буквально выхватил из рук Василисы вынутый ею из-под подушки амулет, выхватил и, сжав его в кулаке, закрыл глаза. Через несколько мгновений морщины на его лбу расправились, лицо исказила болезненная улыбка.
— Слушай, Костей, — подозрительно глядя на гостя, сказала Василиса, — а он что, он на тебя и вправду наехал?