– Я знаю, – тихо ответила она, догадываясь, что Мизинчику всё известно.
– А ты знаешь, почему?
– За секс в лифте и голую задницу, ставшую достоянием всей страны.
– Смело. Хочешь взглянуть? – спросил мужчина.
– На что?
– На задницу, – он бросил ей на колени сложенный газетный лист и включил свет в салоне. – Классная фотка. Огонь. Может, позволишь мне его немного поучить уму-разуму?
– Нет, – она покачала головой, разворачивая газету. Половину полосы занимала сочная фотография мужчины от пояса и ниже со спущенными штанами. Васька даже не сразу заметила две женские ноги на высоченных шпильках. – Анаконда.
– Мы её почти нашли, но она ловко ускользает. Шельма.
– Зачем она тебе? – нахмурилась Васька, продолжая изучать фотографию.
– Любопытно, как всё было на самом деле. Кроме тату на ноге, больше никаких данных, – усмехнулся Мизинчик. Для него не существовало очевидного, тем более такого явного. – Ненавижу баб с наколками. Зачем красоту портят?
– Без понятия. Хотят быть в тренде. Лучше скажи, зачем ты мне это привёз?
– Чтобы ты не наломала дров. Слава впереди него чешет.
– Аморальный тип. Ты знал, что девочки выбирают плохих мальчиков? – улыбнулась Васька. Сердце уже ощутило чувствительный укол ревности. Одно дело разговоры и сон, другое – факт.
– Догадывался. Вешаются мне на шею регулярно, а я очень плохой мальчик. Вась, не вздумай в него влюбиться. Он – обычная секс-машина.
– Без понятия, какая он секс-машина. Не проверяла.
– И не проверяй. Не надо. Девочка моя, если он разобьёт твоё сердце, то живым его не найдут. Подумай об этом, – попросил Мизинчик, погладив Ваську по подбородку.
– Ты ничего ему не сделаешь. Даже если я и разобью своё сердце, то сделаю это сама. Завтра он уедет после фестиваля. Не переживай. Мне будет плохо. Очень плохо, но это не его вина. Он должен был появиться. В жизни не бывает случайностей. Ты сам так говоришь. Завтра мы будем вовремя. Люблю тебя, – девушка обняла его за шею и чмокнула в щёку. – Не злись. Ты крокодил, он аллигатор. Зверинец.
– Как нога?
– Ходить не мешает. Через пару дней смогу работать. Пока, – она открыла дверь и аккуратно спрыгнула на землю.
– До завтра…
Васька подождала, пока машина не скроется из вида, а потом пошла в дом. Говорить о газете она не собиралась. Впереди ждала последняя ночь рядом с Гошей, и она не собиралась портить её разговорами о голых задницах.
– Говорили обо мне? – Гоша встретил её возле калитки.
– О ком же ещё, Гоша Аристархов – звезда «MacroNews». Я предупреждала, что он всё разнюхает, – вздохнула Васька, запирая калитку на замок. Августовский вечер обдавал прохладой. Хотелось спрятаться в доме. – Ты бабник и сердцеед. Разобьёшь мне сердце, и тебя тут же кастрируют.
– Заманчивая перспектива, – улыбнулся он. Стало легче, несмотря на угрозы. Ложь не давила на нервы. – Как думаешь, получится?
– Сердце разбить? Кто ж его знает. Завтра проверю, когда помашу тебе рукой.
– Вась, я не хочу уезжать, но и остаться не могу, – горячо зашептал он, останавливая её в полумраке гаража. – Прости.
– Не за что, Аллигатор. Никакой ты не Рохлик, – она повернулась к нему лицом, жадно вглядываясь в сверкающие голубые глаза. Они напоминали звёздочки. – Я всё понимаю. Не принимаю, но понимаю.
– Вась, прости, – прошептал он, склоняя голову.
– За что? – едва слышно спросила она, ощущая на губах горячее дыхание.
– За это, – Гоша накрыл её губы поцелуем, соблазнительно мягким, ласкающим, не требующим ничего, кроме отклика.
Васька вскинула руки, ухватилась за его шею и… пропала, исчезла из мира, а когда вернулась, то всё кружилось, включая машины и верстаки, и станки, и рабочий инструмент.
– Прощаю, – пролепетала она, тая в объятиях. Тело парило и куда-то летело. Это было так странно и непривычно. Её целовали много раз, но до чего разнились ощущения. Ей даже стало немного обидно, когда объятия распались. – Прощальный поцелуй?
– Да. Хочу увезти его с собой.
– Ты не вернёшься.
– Не знаю. Я не хочу обещать того, в чём не уверен, – сказал Гоша, отчаянно сожалея, что всё именно так. – Я поеду домой и постараюсь найти себе место под солнцем.
– Всё получится. Завтра трудный день. Твоя последняя ночь на раскладушке.
– Да уж, этого не забыть никогда. Сколько раз я с неё падал.
– Будет, что вспомнить. Пойдём. Поужинаем…
Вечер получился грустным, ужин тихим. Расходиться никто не хотел, но и говорить стало неловко. Оба сидели, погрузившись в мысли, пока не пробила полночь.