– У тебя нет границ, кроме пошлости. Но эту границу ты уже не хочешь пересекать, да?
– Вы правы. Почему вы согласились на интервью? – не удержался Гоша. Он не хотел задавать этот вопрос, считая его бестактным. Слова вылетели быстрее, чем аромат кофе перестал щекотать нёбо.
– Хм. Знаешь, твоя история задела меня за живое. Нет, не тот всплеск сексуальной энергии, который загнал тебя в ловушку. Это меня мало волнует. Но я посмотрел на работу журналиста иначе. На что ваша братия способна, что достичь чего-то? Десять лет мне удавалось водить вас всех за нос. Как ни удивительно, но ты «спалил» меня, вывел на чистую воду. Нет, всё не то, – Лёля поставил чашку на стол и закрыл глаза, болезненно поморщившись. – Мне осталось немного. Не хочется умирать во лжи. Это первое и последнее интервью. Хочу, чтобы люди узнали меня настоящего. Вера права. Я заслужил открыться миру. Поэтому я здесь, на исторической родине, говорю с тобой. Завтра уже может быть поздно, поэтому мы встречаемся сегодня.
– Всё так плохо? – спросил Гоша.
– Всё хорошо. Я прожил прекрасную жизнь, полную любви, исполнившихся надежд и не только моих. Мне сорок семь лет, из которых двадцать пять лет я прикован к этому креслу, – Лёля похлопал ладонью по подлокотнику ладонью. – Гоша, ты любил когда-нибудь так, что сердце останавливается от мысли о разлуке?
– Я… – горло сжалось. Аристархов сжал зубы. Глаза закрылись.
– Больно?
– Очень.
– Это хорошо. Чем больше боли, тем лучше. Не надо её бояться. Её надо принять. До двадцати двух лет я был вроде тебя, ни одной юбки не пропускал. А потом влюбился до помутнения рассудка в мою Веру. Влюбился и узнал, что болен и вся дальнейшая жизнь – борьба за любовь. Всё, что мог раньше – ходить, покорять, добиваться чего-то, дарить наслаждение – осталось в прошлом. Пять лет принятия себя почти загнали в могилу. Вместо борьбы жалел себя, падал и не вставал. Вера спасла. Вытащила за волосы из болота. Господи, как же я её люблю. Она заставила меня поверить в себя. Мы уехали в Эмираты. Нашлись те, кто помогли. На ноги не поставили, но жизнь продлили. Я понял, что настал мой черёд сделать ответный шаг, – говорил Лёля, а Гоша понимал, что человек облегчает душу. Почти исповедь. – Мы с Верой нашли девочку в Мурманской области с чудесным голосом, таким тонким и хрустальным, что слёзы всякий раз появлялись от её пения.
– Грасия, – улыбнулся Гоша.
– Да. Кстати, это её настоящее имя. Не псевдоним. Мы с Верой взяли её под крыло, нашли учителей, подняли до высшей ступени и отпустили в открытое плавание. Грасия часто нас навещает. Конечно, благодаря ей у компании появились новые возможности. Так у нас нашлось ещё двенадцать детей.
– Они ни разу не выдали вас ни в одном интервью.
– Не все журналисты дотошны, а наши дети умны, вопреки мнению, что им всё купили, включая голоса. Они покорили мир своим даром и трудом. У каждой девочки свой платиновый альбом, гонорары и желание помогать людям, – улыбнулся Сопельский. – Я жив благодаря тем, кого люблю, и кто любит меня. Деньги решают не всё. У меня их много, а жизнь на исходе.
– Вы не думали о том, что Баранов подведёт?
– Думал. У меня не было выбора. Вера контролировала его всегда, но в этот раз ей пришлось срочно вылететь в Эмираты, ко мне. Яша задержался. Он собирался вернуться в Россию после моей смерти, хотел обустроить здесь свою жизнь. Думаю, он бы ещё много заработал на моём образе, если бы чуть-чуть потерпел. Мне иногда казалось, что он мой брат. Мы очень похожи внешне, если не считать бровей. У меня свои подпалённые, ему Вера гримировала. Она же с ним на все открытые мероприятия выходила. Его работа на меня закончилась. После интервью в его услугах не будет нужды. С большим выходным пособием он уволен.
– О чём в своей жизни вы сожалеете?
– Ни о чём. Всё так, как должно быть. Всему своё время: для рождения, для жизни, для смерти. Мы не можем контролировать рождение и смерть, но вот жизнь в наших руках. Глупо позволять управлять ею другим людям, когда можешь сделать это сам, – улыбнулся Лёля. – Тебе тридцать один год. Ты достиг успеха сам. Ты закопал себя сам. Ты карабкаешься из дерьма сам…
– Нет. Карабкаюсь не сам. Вера. У каждого есть своя Вера.
– Тогда ты – счастливчик. Я помню в детстве…
Разговор затянулся, Лёлю Сопельского прорвало. Он не мог остановиться, вспоминая свою жизнь от того дня, который первый запомнил из детства. Слова текли рекой: школа, друзья, родители, первая любовь, институт, взлёты и падения. Периодически беседа прерывалась. Заходила Вера, ставила капельницу, приносила таблетки, кормила, увозила в туалет, возвращала. И всё делала с заботой, улыбкой, теплом. Она лучилась любовью к своему Лёле. Гоша ощущал комок в горле и боль за грудиной, наблюдая за ними. Вместо трёх часов интервью затянулось на весь день, прервавшись на обед, который подали гостю в соседней комнате. Сопельского тошнило от резких запахов. Ближе к вечеру Гоша попрощался, совершенно не представляя, что сделает с многочасовым материалом. Единственное, в чём он был уверен, так это в том, что больше никогда не увидит ни этого человека, ни его жену, ни горилл на входе в номер. Все они исчезнут, окончательно став невидимками.