– Я – счастливый человек. Это правда. Вчера я знал, что выживу, потому что так и не сказал Ваське, как сильно я её люблю, – вздохнул Аристархов. Джорджия в голове молчала: не поддакивала и не возражала.
Он хотел написать от своего имени, но решил повременить до встречи. Печатать ответ было утомительно трудно. Палец попадал мимо нужной буквы, приходилось удалять абракадабру и набирать заново. Второе письмо от Джорджа озадачило:
«Джорджия, что происходит? Не молчи. Ответь».
Он ответил, что всё в порядке, и уснул. Несколько строк выкачали последние силы. Его пытались будить несколько раз. В палату кто только не заглядывал. Даже Альбертыч умудрился просочиться сквозь кордоны из суровых парней. Беспрепятственно заходил только Сэм да медики. Гоша проснулся среди ночи от тяжёлого сопящего дыхания и пронзительного взгляда. Он открыл глаза и в тусклом свете ночного светильника увидел уставшего злого Мизинчика в белом халате.
– Привет, ковбой, – тихо сказал дядя Гена. Полчаса назад он влетел в город, а спустя десять минут уже поднимался в палату к неугомонному журналисту. Он успел пообщаться с дежурным врачом и медсестрой, узнать всё из первых уст, позаботиться обо всех. В данном случае деньги решали многое. – Как ощущения?
– Привет, Мизинчик, – сонно ответил Гоша. – Ты чего здесь забыл?
– Тебя. Домой хочешь?
– Безумно. И в туалет хочу.
– Дать «утку»? – нахмурился Мизинчик.
– Нет. Помоги встать.
– А можно?
– Плевать. Мне можно всё. Помоги, – Гоша откинул одеяло и спустил ноги. Мизинчик подставил плечо и помог встать. Аристархов охнул и прижал руку к животу. – Отлично. Сейчас лужу налью.
– Четыре шага до счастья, – пообещал ночной посетитель и повёл его в туалет. – Не тряси ногами, расплещешь.
– Смешно. Я сам подержу. Иди отсюда, – смутился Аллигатор, когда застыл возле унитаза. Слабость зашкаливала.
Мизинчик вышел из уборной, подсматривать не стал, но дверь оставил открытой. Гоша не думал, что будет так сложно не промахнуться. Одной рукой он держался за стену, другой задавал направление. Ноги мелко тряслись, а нужда всё продолжалась и продолжалась, словно он не был в туалете вечность.
– Поможешь? – позвал Гоша, справившись с кнопкой слива и мытьём рук.
– Всегда, – Мизинчик появился быстро и проявил почти отеческую заботу. – Классная заплатка.
– Сам в восторге. Как думаешь, Вася заценит?
– Даже не знаю. Возможно. Лучше бы, конечно, чтобы она ничего не узнала. Завтра утром к тебе домой поедем.
– Не отпустят, – усмехнулся Гоша и втянул воздух через зубы, когда попытался лечь на кровать.
– Со мной отпустят. Твой брат у подружки пригрелся. Она ещё здесь полежит маленько, – сообщил Мизинчик.
– Как она?
– Привыкает. Ничего. Поплачет и поймёт, что так жить легче, – философски рассудил дядя Гена. – Мои клуши через одну с силиконовыми сиськами были, всё просили ещё побольше. А меня выворачивало. Мне всё время казалось, что я либо мячики мну, либо силикон перекатываю. Я прямо чувствовал эти импланты. Если бы Васька на такое решилась, прибил бы.
– Согласен. Может, ключи возьмёшь и ко мне домой поедешь? – предложил Гоша.
– Не, я тут в кресле посплю, а завтра вместе поедем. Спи, давай.
Мизинчик уселся в невесть откуда взявшееся мягкое кожаное кресло, развалился в нём и вырубился за минуту. Гоше не спалось. До самого утра он переписывался с Джорджем, который был сильно обеспокоен долгим молчанием друга. Приходилось позитивить и писать разные байки из жизни журналистов. Заговаривание зубов затянулось, но так и не помогло. Невидимый Джордж пытал немилосердно, вытягивая информацию. Джорджия держала глухую оборону. Когда проснулся Мизинчик, жизнь закипела. К полудню Гоша был дома с кучей рекомендаций и пакетом медикаментов.
– А говорил, не отпустят. Я пару дней у тебя поживу, кое-какие дела разрулить надо, – сказал Мизинчик, хозяйничая на кухне.
– А как же Васька?
– Васька опять в замке за крепостными стенами. Один день смилостивилась, даже на кладбище вместе съездили, а потом закрылась. Рохлик, ей тебя не хватает. Либо сюда забери, либо к ней уезжай. С тобой Васька другая. Не как прежде, но живая, – с грустью делился Мизинчик. Не хотел отдавать свою малышку никому, но падшему и вновь взлетевшему журналюге сам протягивал. – Не тороплю, не настаиваю, но пойми и меня. В Ваське вся моя жизнь. Обещал Лазарю беречь её, заботиться, а не получается. Что ни сделаю, всё мимо.
– Дай ей время, – Гоша осторожно лёг на кровать и медленно вытянул ноги. – Здесь она не сможет жить. У неё своё дело, дом, который связывает с отцом.
– Дело. Вот по-честному, Рохлик, какое это дело? Копается в железках, вечно вся грязная, тягает тяжести.