― Это не круассан, но...
― Нет, все идеально, ― с нетерпением говорю я, наблюдая, как он ставит пакет с едой и напитками на консоль между нами. Может, я и сноб в еде, но даже я знаю, что тако на заправке ― это удача.
Он буравит меня взглядом.
― Тебе нужно поесть.
Он прав. С тех пор как я узнала, что беременна, меня мучает голод. Никакой утренней тошноты, только постоянный паразитический голод. У меня слюнки текут, когда я кладу на колени ароматный сверток с вкусностями. Я разворачиваю серебристую фольгу и впиваюсь в тако. С моих губ срывается тихий стон.
― Лучше? ― спрашивает он, на его губах появляется намек на улыбку.
― Да. Спасибо.
Я едва успеваю пробормотать что-то в знак благодарности, как он уже выезжает с заправки.
Пока ем, я смотрю на мужчину-медведя, втиснувшегося на водительское сидение. Мой рыцарь в сияющих доспехах ― хмурый морпех ростом шесть футов три дюйма. На шее у него поблескивает жетон. Такой же, как у меня. Мое сердце совершает обычное сальто, как всегда, когда я нахожусь рядом с ним. Меня бесит, что он по-прежнему чертовски красив. Выглядит даже лучше, чем шесть лет назад.
Дэвис Монтгомери такой же крепкий, как и кожаная куртка, которую он носит. Рельефные мышцы. Широкие плечи. Загорелый, как оленья кожа. Коротко подстриженные каштановые волосы. Легкая щетина на лице оттеняет сильную челюсть. Строгие карие глаза с морщинками в уголках, излучающие мощную, свирепую энергию. И этот мягкий южный говор. Виски, мед и колыбельная на ночь ― все это в одном красивом ковбое.
Он уже не выглядит таким одержимым, как при нашей первой встрече. И все же темные круги у него под глазами говорят о том, что он на взводе.
Ни один из нас не смог выспаться. Я беспокойно ворочалась и, проснувшись, увидела Дэвиса, стоящего у занавески с пистолетом в руках и смотрящего на холодный голубой лунный свет.
Я помню, как мы спали в одной постели, а он делился своими кошмарами. Измученный, он лежал, завернувшись в простыню, рядом со мной. Я притягивала его в свои объятия и не отпускала до утра.
― Ты не спал прошлой ночью.
Не отрывая глаз от дороги, он наклоняет голову, как будто мой голос звучит незнакомо.
― Я никогда не сплю.
Я проглатываю последнюю порцию тако и сворачиваю обертку.
― Тебе все еще снятся кошмары?
В его челюсти пульсирует мускул.
― Они не такие уж и страшные.
― И все же... ты не спишь. Почему?
― Дакота. — Его голос мягкий, но от того, как напрягается его челюсть, у меня сжимается грудь.
― Прости. Я не должна... ― Я осекаюсь, не зная, как закончить предложение. Не должна пытаться вернуть отношения? Не должна лезть ему в душу?
Не должна думать, что все, что было между нами когда-то, еще существует?
Насколько я знаю, Дэвис женат. Насколько я знаю, он совсем забыл обо мне.
Он проводит рукой по своей короткой стрижке.
― Нет, все в порядке. ― Его голос грубый, но такой теплый и чертовски успокаивающий. Я в ужасе чувствую, как мои глаза наполняются слезами, и, пока он не заметил, отворачиваюсь к окну.
Жаль, что мы не можем сказать больше. Жаль, что я не могу разрыдаться в его объятиях и рассказать об абсолютном кошмаре моей жизни в эти последние два года. Что я не могу рассказать ему, чем я занималась до Эйдена. Что я нашла свою мать. Что я пыталась открыть собственную пекарню и потерпела неудачу.
Вместо этого речь идет о моем лице, ребенке и о том, что сделал со мной Эйден.
― Как это случилось? ― Мрачный, требовательный голос Дэвиса заставляет меня повернуться в его сторону. В его глазах бушует буря, когда взгляд падает на гипс, спрятанный в рукаве моей большой толстовки.
Напрягшись, я качаю головой. Боль затапливает мою память и затуманивает зрение.
― Я не хочу говорить об этом, Дэвис, ― тихо говорю я ему. ― Это больше не больно. Это заживет.
Я не готова. Я могу скрывать правду, но травмирующие подробности моего прошлого...
Я не могу. Пока не могу. Это слишком тяжело. Слишком больно. Мысль о том, чтобы подробно рассказать, как сильно я испортила свою жизнь, повергает меня в невероятную грусть.
Дэвис хмурится.
― Ты бы рассказала мне все? ― хрипло спрашивает он. ― Когда вернулась?
Я продолжаю смотреть на него.
― Честно говоря, наверное, нет.
Вчера вечером на ложь не было сил. У меня было наготове столько оправданий, но когда я увидела Дэвиса, вся моя белая ложь выветрилась из головы. Потому что он был спасением. Он был утешением. Он был тем, кто всегда знал, что делать.
Теперь, в резком свете утра, я понимаю, что это была плохая идея. Дэвис Монтгомери ― как собака, вцепившаяся в кость. Он не отстанет от меня, пока я не расскажу ему все.
И я не могу сказать ему имя Эйдена. Он убьет его.
― Я придумала бы какую-то правдоподобную ложь, чтобы рассказать всем. Я бы стала легендой.
Дэвис разочарованно хмыкает.
Я выпрямляюсь на сидении и мягко говорю:
― Поверь мне, посылать сигнал SOS, как какая-то девушка в беде, ― совсем не то, как я хотела вернуться в город.
Он не улыбается. У этого ковбоя всегда одно и то же суровое, задумчивое лицо.
Конечно, с чего бы ему выглядеть иначе.
Я слабая. Я не та девушка, которую он знал.
― Я не знал, что все так плохо, ― говорит он с тихой яростью.
― Никто не знал. ― По моей щеке скатывается слеза. ― Я устала, Дэвис. Я устала быть хорошей.
Я отворачиваюсь к окну, чувствуя грусть. Вайоминг сменяется Монтаной, когда мы пересекаем границу.
― Я устала бежать.
Острый взгляд Дэвиса скользит по мне, затем возвращается к шоссе.
― Ты не бежишь. Ты едешь домой.
Дом.
Домой, чтобы заново построить свою жизнь.
По крайней мере, то, что от нее осталось.
Шесть лет назад я была на вершине успеха. Степень по кондитерскому искусству. Кулинарные фестивали. Обучение у Доминика Анселя. Я путешествовала по стране. Франция. Альпы. Будапешт. Я пекла так, словно моя душа была пламенем, и пережила то, о чем мой маленький городок мог только мечтать. Весь мир был у моих ног. Я не собиралась возвращаться.
Затем, через три года жизни в моей кулинарной мечте, я встретила Эйдена.
И с головой окунулась в эти отношения.
Он не был моим, а я не была его. По крайней мере, не в том смысле, который имел значение. Он был мужчиной, которого я впустила в свою жизнь. Все потому, что морскому пехотинцу, оставшемуся дома, не было нужно мое сердце, и я попыталась отдать его первому, кто будет готов его принять.
Я попыталась.
И потерпела сокрушительную неудачу.
Я облажалась.
Потому что быть с Эйденом Кингом ― это все равно, что оказаться одураченной на виду у всех.
Первый год все было хорошо. Потом, после того, как я купила пекарню, он изменился. Стал злым. Жестоким. Он убедил меня, что я недостаточно хороша. Он был моей наградой, и я не могла жить без него.
Постепенно мой мир уменьшался. Я оставила своих друзей, семью, даже те шутливые сообщения от Дэвиса, которые помогли мне закончить кулинарную школу.
В ту ночь, когда Эйден сломал мне руку, я все поняла.
Оставаться не с тем человеком ― означает смерть.
Но то, что кажется еще одной смертью, ― это Воскрешение.
Возвращение домой ощущается как провал. Я возвращаюсь в город, от которого отказалась. Оставила семью, которую любила. И ради чего? Потому что прошлая Дакота Макгроу хотела сбежать из города, в котором родилась? Потому что я ненавидела то, что каждую пятницу в городе был футбол? Или потому, что в нашем городе считали, что «Applebee's»7 и наши местные закусочные с чили ― это лучшее, что есть в жизни?
Мне нужна была культура, весь мир, и я его получила.
Теперь мне кажется, что меня наказали за мои стремления, за мечту. Кажется, что в Воскрешении мне самое место. Все, что у меня осталось, ― это разбитые мечты и сломанные кости.
Я закрываю лицо рукой и вдыхаю.