― Как мне это сделать, Дэвис? ― Мой голос срывается. ― Сказать моему отцу...
― Все будет хорошо. ― Его карие глаза искрятся, когда он задерживает взгляд на моем лице. ― Мы разберемся с этим. Мы найдем решение, при котором ты будешь в безопасности.
Я борюсь с нарастающей внутри паникой.
― Я не хочу, чтобы кто-то в городе знал о ребенке, ― выдавливаю я.
Дэвис вздрагивает. Я не пропустила такую же его реакцию прошлой ночью. Болезненное выражение лица Дэвиса, когда он посмотрел вниз на мой живот, а затем вверх, так быстро, что мог бы заработать травму шеи.
Я смотрю вниз и отвожу взгляд. Часть меня хочет этого, а часть ненавидит себя за то, что я решила его оставить. Ведь это все равно, что позволить Эйдену побеждать снова и снова.
Ужас наполняет мою грудь по мере того, как мы приближаемся к Воскрешению. Серые колонны свеклосахарного завода вырисовываются на горизонте. Бледное небо Монтаны затянуто облаками. При виде знакомого пейзажа все мое волнение возвращается назад.
Дом ― это безопасность. Но это также означает вопросы. Тяжелые взгляды.
Беременность и ребенок, с которыми я понятия не имею, что делать.
Когда предзакатное солнце отбрасывает тени, я замираю перед дверью на крыльце, ведущей в дом моего отца. Стучать как-то странно, но еще более странно переступать порог дома моего детства. Ярко-желтый винтажный Jalopy моего отца стоит на подъездной дорожке. Все еще ржавый, все еще ждет замены масла. Несомненно, в двигателе живут котята.
Рядом со мной Дэвис поднимает брови, предлагая действовать.
Но прежде чем я успеваю постучать, дверь распахивается.
Фэллон.
Ее ноздри раздуваются, когда она видит меня, ореховые глаза скользят по моему синяку под глазом, по гипсу. Затем, не поздоровавшись, она переводит взгляд на Дэвиса.
― Что ж, похоже, ковбойская кавалерия пришла на помощь.
Дэвис скрещивает руки на своей массивной груди и качает головой.
Я же могу только смотреть.
Я не видела свою младшую сестру больше шести лет, только мельком ее гонки на YouTube или в Instagram. Она больше не та вздорная девчонка-сорванец, которую я оставила. Она потрясающе красива. Стройная и длинноногая, с яркими татуировками, покрывающими каждый дюйм подтянутого тела. Ее длинные волосы цвета карамели заплетены в небрежную косу. Она выглядит свирепой, красивой и раздраженной.
― Что? ― резко спрашивает она.
― Ты повзрослела.
― Проницательное наблюдение, ― говорит она, закатывая глаза.
Она поворачивается, придерживая дверь открытой.
― Папа!
Я вздыхаю, чувствуя себя неловко, как нежеланный гость, но иду за ней внутрь. То небольшое расстояние, которое, как я полагала, было между нами, превратилось в пропасть.
Если не считать запаха лекарств, витающего в воздухе, в доме моего детства все осталось по-прежнему. На стенах висят оленьи рога, семейные фотографии и кадры гонок моего отца. На деревянном полу расстелен потрепанный ковер из овчины. На противоположной стороне коридора ― кухня с белыми шкафчиками в цветочек, раковиной в деревенском стиле и длинным семейным столом. Дальше по коридору ― моя старая спальня и спальня Фэллон.
― Это они? Дакота? ― раздается хриплый голос моего отца. И тут из спальни выбегает Стид Макгроу, жилистый и взъерошенный, топая сапогами по деревянному полу. Его удивленный взгляд серых глаз окидывает меня с ног до головы, прежде чем заключить в крепкие объятия.
Я закрываю глаза и позволяю его любви окружить меня.
― Привет, папочка.
― Ты выглядишь хуже некуда, малышка, ― говорит он, отстраняясь, чтобы еще раз осмотреть мое лицо.
Моя нижняя губа дрожит. Жалость в его глазах ранит.
― Я знаю.
Мой отец кивает Дэвису.
― Спасибо, что привез ее домой.
Дэвис стоит в углу комнаты, словно задумчивый телохранитель, уперев руки в бока.
― Всегда готов помочь, Стид. Тебе или твоим дочерям.
Доброта Дэвиса к моему отцу заставляет мое сердце биться быстрее. Но также быстро настигает осознание. Дэвис пришел мне на помощь только в качестве одолжения. Для Дэвиса я ― проблема. Беременная, несущая хаос проблема, которая бежит обратно в Воскрешение с ребенком и тревожным рюкзаком.
Мой отец, шаркая, подходит к дивану, опускается на него и хлопает ладонью рядом с собой.
― Садись сюда, Дакота, и расскажи мне о своих проблемах.
Проблема. Отличный способ описать меня.
Я уже открываю рот, чтобы сказать это, как вдруг замечаю нечто новое. Рядом с диваном стоит странного вида машина. Посуда для запекания громоздится на обшарпанной столешнице. Сумки Фэллон стоят в углу комнаты, но я знаю, что в нескольких милях отсюда у нее есть лавандовый коттедж. Я нашла его в Google, когда узнала, что она обзавелась собственным жильем. Послала ей горшок с фиалкой, который, я уверена, оказался в мусорном баке.
― Папа? ― Спрашиваю я слабым голосом. ― Почему Фэллон живет здесь?
Прежде чем кто-то успевает ответить, мой отец разражается кашлем. Фэллон мгновенно оказывается рядом с ним, суетится, в руке у нее носовой платок.
― Что, черт возьми, происходит? ― Я задыхаюсь.
Дэвис сжимает челюсти, но хранит стоическое молчание.
В комнате повисает напряженная тишина, а в животе поселяется тошнотворное чувство.
― У него рак легких, ― говорит Фэллон. Она берет моего отца за руку и помогает ему устроиться на диване.
― Что? ― Я моргаю, и на меня опускается туманная дымка. ― Почему ты мне не сказала?
― Ты нам тоже не сказала, ― возражает Фэллон с пылающими щеками. Ее глаза обвиняюще скользят по моей разбитой губе. ― Похоже, мы в расчете.
Дэвис хмуро смотрит на мою сестру.
― Фэллон, ради всего святого.
― Это несправедливо, ― расстроенно огрызаюсь я. Смотрю на отца. ― Как долго?
― Уже около года. ― Мой отец машет рукой. ― Разве я мог сказать, когда ты наконец открыла свою пекарню.
В груди все сжимается, боль в левой руке усиливается.
― Это было бы наименьшей из моих забот. Ты должен был сказать мне.
― У него вторая стадия, ― отвечает Фэллон, протягивая отцу стакан с водой. ― Все под контролем.
Я наблюдаю за их рутиной, чувствуя себя виноватой. Оставленной в стороне. Мне так больно, что они скрыли это от меня, но еще больнее от того, что я знаю, что я бросила их. Фэллон была здесь, а я нет.
Стыд прожигает дыру в моем животе.
Мой отец похлопывает по сидению рядом с собой.
― Иди, посиди рядом со своим стариком. Я хочу знать, что с тобой происходит, фантазерка.
Фантазерка.
Так меня прозвал мой отец. Я всегда витала в облаках, мечтая о том, что могло бы быть. Фэллон была смутьянкой. Больше всего она походила на моего отца. Помню, даже в детстве Фэллон всегда гналась за адреналином.
Моя младшая сестра родилась бесстрашной.
А я родилась, чтобы бежать.
Бросив короткий взгляд на Дэвиса, я киваю и сглатываю комок в горле. Его пристальный взгляд немного успокаивает мои нервы.
Я сажусь на диван и расправляю плечи, держа отца за руку.
Я повторяю все, что рассказала Дэвису. О моей беременности. О пожаре. О нашей ссоре. Все время, пока я рассказываю, Дэвис стоит неподвижно, как статуя.
Единственное, что я опускаю, ― это имя Эйдена и то, что случилось в ту ночь, когда я сломала руку. Это слишком ужасно. Я все еще не могу говорить об этом.
Когда я заканчиваю, Фэллон стоит, прислонившись спиной к стене и скрестив руки, как какой-нибудь угрюмый старшеклассник на танцах.
Мой отец вздыхает.
― Похоже, ты попала в переделку.
Я сдерживаю слезы и сжимаю его руку.
― Похоже на то, папа.
― Этот мужчина представляет для тебя опасность? ― напряженным голосом спрашивает мой отец.
― Я не знаю. ― Мой голос дрожит. Одна мысль об Эйдене заставляет мои эмоции выходить из-под контроля. ― Возможно.
Выражение лица Дэвиса становится каменным.
― Возможно ― в моем мире означает «да». Особенно когда речь идет о тебе. ― Его голос глубокий, хрипловатый, а темный взгляд скользит по моему лицу.